Вина

— Я думаю, — продолжал тот, — что без глубокой веры не может быть настоящего ученого. Для меня второстепенна та форма, в которую воплощается эта религия. Верит ли он в истину, в высшую идею, гармонию, законы природы и мироздания, в Христа, Будду, Аллаха… главное, чтобы он верил и знал, что все, что происходит вокруг него, и сам он не случайность, не хаос и бессмысленное нагромождение, а выстроенная система. И если мы не знаем законов его эволюционного и революционного развития, то это не значит, что их нет. Их следует еще постичь.

— А для меня эта религия недоступна, — отозвался Иванов. — То есть я ее могу признать за другими, но сам… мне нужно напрягаться. Я знаю, что настоящие ученые возвышали истину до божества. У Циолковского — «монизм Вселенной», у Вернадского — его «ноосфера» как порождение биосферы, у Эйнштейна — «космическое религиозное чувство», у Чижевского — «гелиобиохимия».

— Э-э, батенька, хватил, — прервал его Семернин. — Это только гениям дано так далеко заглянуть в глубины мироздания, а смертные держатся земных дел. Наш академик Боровиков, как в божество, верит в свои МГД-генераторы, хотя и решает сугубо практическую задачу: обеспечить народное хозяйство дешевой энергией. Твоя обмотка и смолы тоже далеки от глубин космических, но они появились в результате научных изысканий, хоть у них чисто прикладной характер.

— Вот именно, — подхватил Иванов, будто только и ждал этих слов. — Настоящая наука там. — И он указал рукою куда-то вверх.

— Гений творит, талант работает? — улыбнулся Семернин.

— Не знаю, может быть, и так. Но если говорить армейским языком, то есть передовая линия и есть служба обеспечения. Сколько я работаю в нашем НИИ, столько и числю себя в роте обеспечения.

— Едэм дас зайн, — вновь улыбнулся Семернин, — как говорят немцы, — каждому — свое.

— Да, каждому, хотя никому не возбраняется носить в рюкзаке маршальский жезл.

— На всякий, так сказать, случай…

— Да, — согласно кивнул Иван Иванович, но Семернин, не поддержав его тона, продолжал:

— Я всерьез думаю о вере ученого. Не только ученого, но и вообще мыслящего человека. К фундаментальной науке всегда подозрительно относились и официальные власти, потому что она не давала им никакой сиюминутной выгоды, а лишь будила сомнения и развенчивала и ниспровергала устоявшееся и привычное. А кому же понравится такое?

— Конечно, — подхватил Иванов, — чем талантливее мысль, тем она кажется опаснее. А тут ведь не простые люди, а ниспровергатели старого. А официоз, власть, они призваны блюсти. Но вы, Яков Петрович, начали разговор о вере.

— Да, истинно новое, — поднял глаза вверх и показал туда же рукою Семернин, — черпается там. — Он говорил все в том же игривом тоне и явно подсмеивался над серьезностью рассуждений Ивана Ивановича, и, если бы тот не знал его манеры вести таким странным образом беседу, когда все утверждения оппонента переводятся в шутку, Иванов обиделся бы и прекратил разговор. Но Иванов хоть и злился на своего учителя, но продолжал слушать.

— Как бы ни велики были открытия науки, но она не может командовать жизнью, — все с той же иронией проговорил Семернин. — Мы уже докомандовались, природу вздыбили. А ведь все имеет свою цену и за все надо платить. Даже за Христа. Но не тридцать сребреников, его цена — страдание и спасение человечества. Хотя это и красивая легенда.

Иван Иванович недоуменно смотрел на старика Семернина, не понимая, к чему он клонит, но, зная его причуды, не стал уточнять и решил закончить разговор о вере.

— В высоком уме всегда скрывается больше, чем мы видим. Я многого не понимаю у великих стариков. Хотя и говорят, что гениальные математики предлагают теоремы, а талантливые их решают, но это ничего не объясняет. Я могу поверить, что в живом мире на Земле, по гелиобиологической теории Чижевского, все большие и малые катаклизмы происходят в зависимости от процессов, идущих на Солнце. Засуха, саранча, нашествие грызунов и других тварей, мор животных — все это периодически проносится по нашей Земле, и связь с космосом, про которую говорит ученый, действительно, может быть, самая прямая. Понять это можно. Но, когда он утверждает, что и социальные процессы на Земле находятся в такой же зависимости от Солнца и других планет, это выше моего понимания. Чижевский выводит хронологию войн на Земле в той же зависимости. Он обосновывает это даже физиологически. Вспышки на Солнце вызывают у людей повышенное содержание адреналина в крови, они-де становятся агрессивными и развязывают войны. А я знаю, что у войн совсем другие, не космические причины. Экономические, территориальные, политические и другие, но наши, земные…

Теперь уже с любопытством смотрел Семернин. Они будто поменялись местами, хотя в глазах старика вспыхивали все те же игриво-иронические огоньки. Однако Ивана Ивановича это не смутило, и он продолжал: