Вина

— Ну вот видишь, как все хорошо устраивается. Чего же мне бояться? Я помню и другое. Правда, ты говорил тогда не мне, но я запомнил…

В словах сына отец уловил нотки все той же обиды, и он спросил:

— А кому же я говорил?

— Не важно, но ты тогда тоже уговаривал не бояться старости. Странные вы люди, старики. Сами боитесь, а других уговариваете не бояться.

— Так что же я говорил? — спросил отец и выжидающе посмотрел на сына, а тот, видно не желая продолжать начатый разговор, хотел отмолчаться.

— И все же, — потребовал отец, — что я говорил?

— Ты говорил, — неохотно начал Михаил, — что молодые-де страшатся потому, что думают, и в старости их по-прежнему будет тянуть к тому, в чем они находили отраду и вкус в молодые годы. Не заблуждайтесь на этот счет, предупреждал ты. А зачем предупреждать, когда это и так очевидно?

— Наверное, говорил твоей Наташе. Это мои мысли, хотя и банальные. Она панически боится старости, может быть, от этого у нее все и идет?

Михаил недобро глянул на отца, будто тот нарушил их уговор не касаться запретной темы, и Иван Иванович поспешил оправдаться.

— Вспомнил потому, что ты обижаешься… А зачем мне с тобою говорить о ней? Ты не боишься старости. Да и всем вам рано об этом думать. Вот нам с Яковом Петровичем время приспело. Знаешь, — обрадовавшись, что разговор наконец переходит на другую тему, заспешил Иванов-старший, — он собрался передавать свой отдел мне. Видишь, у меня рост по службе намечается. Но поздно. Мне теперь и лаборатория в тягость. Ни себя, ни других обманывать не следует… — Он умолк и опять посмотрел в окно. Но теперь смотрел туда невидящим взглядом, весь погруженный в себя. Потом, словно очнувшись, глянул на сына и уже другим, бодрым тоном добавил: — Вот на рыбалку с Антоном я еще, может быть, и сгожусь, а на большее, извини, моторесурса не хватит.

— Грустные разговоры мы с тобой, батя, ведем сегодня, — смягчился сын. — Лучше скажи: как ты себя чувствуешь?

— А чего? Я молодцом, как говорит врач. Вчера путешествие вниз к раздевалке совершил. Сегодня по этажам ходил. Для меня сейчас и лестница, как для здорового горы. Но ничего, осваиваю. Говори матери, пусть стелет ковровые дорожки, встречать готовится.

Иван Иванович сбился на шутливо-бодрый тон, а ему хотелось продолжить тот начатый им серьезный разговор об откровенности родных людей. Да, наткнулись они на запретную тему, и пришлось сворачивать. А поговорить всерьез с сыном он давно собирался. Чего им ходить вокруг да около, когда надо обо всем прямо, без обиняков… Кто, кроме них, на белом свете ближе друг другу? Иванов-старший вдруг оборвал разговор и умолк.

Настороженно молчал и Михаил, не понимая столь резкой смены настроения отца. «Болезнь никого не красит, — думал он, — и все же отчего так сразу все изменилось в нем? И не только внешне… В нем все перестроилось. Раздражителен, нетерпим, говорит разорванно, без логики. Будто обвал произошел. И мысли, мысли другие, скачущие, неясные. А у отца всегда все было четко, ясно, основательно».

А тот смотрел на Михаила, и его охватывала почти физическая боль оттого, что не мог пробиться к сыну. «Как дурно все выходит, — думал он, — как дурно. Человек живет часто в полной изоляции, остается один на один со своими тяжелыми и, как ему кажется, непреодолимыми проблемами. В эти трудные минуты люди, видно, и совершают насилие над своей жизнью, уходят из нее. Уходят потому, что рядом не оказывается близкого человека, который бы понял их и уже этим одним отвратил от рокового шага».

Мысли эти и раньше не раз приходили к Ивану Ивановичу, но с возрастом они были все навязчивее, и ему становилось все труднее уходить от них. «Рвется связь времен, а с ней и сама жизнь, — думал он, — и нечего человеку противопоставить этому. Нечего…»

А сын в это время думал об отце. Конечно, не только его болезнь повинна во всем. В старости что-то необратимое происходит с людьми. Слушают только себя, заняты тоже собою, боятся всего. Уж не они ли, старики, придумали трусливый каламбур: «Самая приятная новость — это отсутствие всяких новостей»? И хотя Михаил не зачислял отца в число этих стариков, его волновала и тревожила та разительная перемена, которая произошла с ним здесь, в больнице.

22

Так, прислушиваясь к отцу, думал сын, а Иван Иванович в это время все искал слова, которые бы дошли до сердца Михаила. Ему хотелось сказать такое, чтобы тот сразу понял, что у него нет других забот, кроме забот о нем и его семье. Они с матерью худо, бедно ли, но прожили свой век, а вот ему, Михаилу, Наташе и особенно Антону еще предстоит, и он, Иван Иванович, да Маша хотят, чтобы у них все было хорошо, чтобы не омрачалась их жизнь несчастьями и бедами, чтобы могли они сказать тем, кто придет им на смену: «Становитесь к пульту жизни смело, без опаски, мы сделали все, чтобы вам жилось лучше и счастливее, чем нам».