Вина

Может, и прав Михаил, когда говорит о его восторженности и неоправданной вере в добро. Но без них жизнь пресна. По крайней мере он так прожил свою жизнь, и переделывать ее уже некогда. А у сына она по-другому складывается. Что ж? Другое время и другие песни. К тому же он сейчас выбит из колеи. Попал мужик в трудную полосу, и никуда не денешься, надо выбираться. Нужны мужские поступки. И нужна Михаилу его, Ивана Ивановича, помощь. Значит, хватит тебе, старый, валяться на казенной койке, бока пролеживать, надо идти к Юрию Николаевичу и просить подорожную. Благо у него сегодня ночное дежурство.

Иван Иванович не пошел в здание, а, постояв у двери, опять свернул к той дорожке, по которой они гуляли с Михаилом. Пусть упрекает его сын, пусть не перестает удивляться его восторгу не по годам, а он все равно будет повторять себе и людям, что мир удивителен и прекрасен, даже крохотный его осколок, который затерялся в этом больничном сквере.

Он присел на скамейку, с которой только что поднялись худая и высокая девушка в больничном халате и парень в истертых и вылинявших джинсах. Они, обнявшись, пошли по дорожке к проходной, туда, где скрылся Михаил, и Иван Иванович так же, как и сына, провожал их взглядом, пока они не скрылись.

«Сколько расплескано в мире горя, — думал он. — Чем больна эта девушка? Ведь только начинает жить, и такое серое, землистое лицо!» И опять мысли вернулись к Наташе. Какое безжизненное лицо было у нее в ту страшную ночь, когда из дому убежал Антон! Как оно испугало его. Поможет ли ей это лечение? И что скрывается за словами сына: «Плохо с Наташей»? Видно, опять не сдержалась и был скандал или, наоборот, сначала был скандал, а потом она не сдержалась… Результат один: с Наташей плохо. Плохо не только ей, плохо всем, кто рядом, и прежде всего Антону. Как же он там? Если уж и Михаил говорит, что его надо изолировать от матери, значит, у них дела действительно плохи.

Он смотрел на буйно разросшийся кустарник бузины, отцветшую сирень, ряд стройных тополей, за которыми скрылась молодая пара, а сам был там, дома, куда уже добрался Михаил. Сын обещал поехать из больницы к матери, где был Антон. Туда же должна подойти и Наташа. Завтра суббота, и они решили взять Антона из лагеря на два выходных дня домой. Видно, сейчас они собираются садиться за стол. Без ужина мать их не отпустит. Как бы ни вздорили Маша с невесткой, а все равно за стол садятся. Иван Иванович увидел и себя за этим столом. Он проходит на свое место, в торце стола. Антон пододвигает его кресло, потом бежит на кухню и кричит бабушке и матери:

— А вы забыли дедушкину вилку! Забыли! — И, выхватив из ящика стола дедову вилку, мчится в гостиную.

Иван Иванович так размечтался, что не заметил, как рядом с ним оказался Юрий Николаевич. Он шел на дежурство и, увидев своего больного, свернул к нему.

— Вы чего же режим нарушаете, Иван Иванович? — И он поставил на скамейку свой объемистый портфель. — Все на ужине, а вы?

— Мне сын столько сейчас приволок, — виновато поднялся с места Иванов, — что за пять ужинов не съесть. К тому же я собирался у вас на завтра подорожную просить. — Глаза его сузились и прямо смотрели на доктора.

— Погодите, Иван Иванович, вам ведь только с сегодняшнего дня разрешены прогулки. Какая же подорожная?

— А я, Юрий Николаевич, гуляю давно, чувствую себя хорошо. Чего улыбаетесь? Действительно, превосходно. Могу даже пробежаться по этой дорожке. — И он шутливо изобразил спортсмена, становящегося на старт перед бегом.

— Чувствуете себя превосходно, — продолжал улыбаться доктор, — как тот бедолага первые шесть месяцев после бани. Знаете такой анекдот?

— Нет, но все равно смешно, раз первые шесть месяцев после бани можно себя чувствовать превосходно. А на подорожную есть и другие причины. Только вы, Юрий Николаевич, проведите меня мимо сердитой привратницы, и я вам расскажу про них. Старушка сейчас будет на меня кричать, а я женского крика не выношу.

Они уже шли к зданию больницы, и Иван Иванович рассказывал доктору о своем разговоре с сыном про невестку.

— Беда-то какая, беда, — приговаривал Иванов, — что же делать, Юрий Николаевич, что? Скажите? — А тот молча смотрел себе под ноги, будто больше всего сейчас был озабочен тем, куда ему ступить.

— Вы, Иван Иванович, самый лучший больной за все двадцать лет моей работы, если только так можно говорить о больных. Вы самый благодарный читатель, и видите, — он указал глазами на свой раздутый портфель, — я вам несу еще кой-какие книжицы. Как, же я с вами расстанусь до срока?

— А я буду навещать вас, и потом, почему до срока? Сами говорили, что человек здоров настолько, насколько он себя чувствует. А я чувствую нормально себя, значит, нормальный, не больной.

— Все это так, да вот меня тревожит один ваш анализ. Давайте завтра, с утречка повтор сделаем, и если все хорошо, я вас на той неделе отпущу с богом.

— А раньше? — просяще заглянул Иванов в глаза доктору.

— Нет, — покачал головой тот, — я видел, как вы смотрели в сторону проходной. И чтобы не сбежали, подошел к вам.