— Тебе-то какое дело? — Оттуда и дальше было только громче. Пока они говорили, руки их безостановочно летали по-над столом, едва не соприкасаясь, затем втягивались назад, снова и снова. Френези прикуривала одну от другой, а ДЛ старалась слишком не чувствовать обиды, слитком не задыхаться от каждой новой подробности, нового неотвеченного удара, подводившего их ещё чуточку ближе к решению, ещё чуточку менее спорному. Вскоре стало уже слишком громко для того места, где они помнили, что сидели, поэтому они всё унесли с собой под остатками дождя, обратно по безламповым текущим переулкам, ведомые мазком неона по крыше их гостинички. Остаток ночи не ложились, плакали порознь и вместе, требуя, умоляя, обмениваясь оскорблениями, твердя формулы, намеренно неправильно что-то понимая, и всё неправильней и неправильней, пока разваливалось на куски.
— Не чистое я существо никакое, — хотелось кричать Френези, — не Королева Фильма, не кусок механизма бесчувственный, у которого всё для съёмки, хватит, ДЛ… ну пожалуйста… знаешь же, что бывает, когда всеми заправляет моя пися, ты наблюдала за мной такое, чего он не увидит
— Я тебя
— Он завёл меня за торазиновый занавес, чувак, — Френези тогда с гнусавеньким кряком маленькой девочки, пересказывая свои приключения в мире за бренной вуалью наркотика, хорошо известного своей неприязнью к памяти. Начали с того, что посадили её на 5 мг стелазина плюс 50 торазина, вводимые всё увеличивающимися дозами, пока не решили, что она достаточно успокоилась, чтобы принимать перорально. Она научилась выплёвывать медленно, лукавой струйкой. — Они его мне в еде прятали, я заставляла себя блевать, поэтому они вернулись к уколам и суппозиториям. Меня классифицировали как Лицо, Упорно Уклоняющееся От Принятия Лекарств, но я просто дразнила. А вышло так, что… мне стало нравиться. Всего за два дня. Я начала ждать — хотела, чтоб они вошли и держали меня, тыкали в меня иголки, совали мне что-нибудь в жопу. Хотела тот ритуал… ну когда нельзя держать два средства на свету до последней минуты, а потом их смешивают, очень быстро, и дают мне. Мозгоправы этого так и не вычислили, но санитары, тягловые работяги, которым всё это на самом деле приходилось исполнять, ворочать меня, придерживать, чтоб не дёргалась, ягодицы мне раздвигать, они-то нормально все понимали, птушто врубались ровно столько же, сколько и я… — Она подождала, угасая и стекая меленьким кротким вызовом, стоя у окна и дрожа, лунный свет с высокого ракурса обливал её голую спину, отбрасывал на неё тени её лопаток, словно заживших культёй от крыльев, ритуально ампутированных когда-то давным-давно, за какое-то нарушение Кодекса Ангелов.
— На это ушли ещё день и ещё ночь, — как ДЛ вспоминала, — но всё сводилось лишь к этой прискорбной человеческой говенности. Через границу мы вернулись в Ногалес, и я её высадила у съезда с трассы под названием Лас-Суэграс[113]
, и вот тогда-то мы виделись с нею в последний раз.— Ну а мне папа говорил, — сказала Прерия, — что там они и познакомились, в Лас-Суэграс, у «Корвэров» там халтурка была на две недели в «Тополином оазисе Фила», и у них случилась любовь с первого взгляда.
— Обычно так и бывало, — ДЛ скорей с тоской, нежели ехидно.