Винни Ковальский - гнус частного сыска (СИ)

- O my God! - снова вырвалось у полковника. Ни с того ни с сего он побелел как полотно и схватился за сердце. "Так", - подумал Лакан. Пристально посмотрев в глаза англичанину, он нацелился и нанёс удар.

- Ведь вход в погреб через кухню. Когда именно вы спускались за вином?

- Я не убивал его, клянусь, не убивал! - залепетал толстяк, вытирая капли пота с лысины клетчатым платком. - Я был внизу и пил вино, actually... actuelment, но я ничего не знаю об убийстве! Когда я вышел из погреба, он был уже мёртвый! Я испугался...

- И вы спрятались у себя в комнате и дожидались, пока Луиза обнаружит труп?

Полковник бессильно кивнул.

"Здрасте пожалуйста, ещё один подозреваемый", - хмуро подумал комиссар, выйдя из комнаты полковника Кейна. В глубине души он не верил, что этот пузатый любитель дармового вина способен ни с того ни с сего укокошить еврейского профессора. Идейным антисемитом Кейн не казался, а о ценности книг Лемке он явно не имел ни малейшего представления. И всё же пунктуальность требовала занести его в список подозреваемых. Как-никак, он солгал на первом допросе. Комиссар убрал блокнот и постучал в дверь профессора Рипли.

- Кто там? - осведомились изнутри с тем манерным произношением, какое бывает только у выпускников английских университетов. Вероятно, так говорили по-французски в эпоху Столетней войны.

- Комиссар Лакан.

- Вы, кажется, уже проводили допрос.

- Возможно, я забыл кое о чём спросить, мадам, - терпеливо ответил комиссар. За дверью послышались приближающиеся шаги. Ручка повернулась, и в проёме показалась высокая фигура профессора Рипли всё в той же пижаме малинового цвета.

- Проходите, - не слишком приветливо ответила она. Комиссар вошёл в комнату. Кроме хозяйской меблировки, вещей там было мало - фанерный чемоданчик на полу, несколько книг на столике и, к его удивлению, прикнопленный к стене портрет Альбера Камю из какой-то газеты.

- Вы знаете Камю? - непроизвольно спросил комиссар. Профессор Рипли взглянула на него с обидной снисходительностью.

- Все порядочные люди во всём мире знают Камю.

Заложив руки за спину и отойдя в сторону, она добавила:

- У него есть такая штука, как совесть. У него бы стоило поучиться некоторым англичанам.

Лакан посмотрел на неё. Он вдруг понял, что она старше, чем ему казалось - ей было в действительности под шестьдесят. Внезапно он почувствовал себя молокососом. "Негоже, друг, негоже", - упрекнул он себя и поспешил спросить:

- Что вы знаете о Ковальском?

- О Винценте? - переспросила профессор Рипли. - Честно признаться, ничего. Да о нём никто ничего и не знает.

- Он давал повод думать, что он ненавидит евреев?

Профессор Рипли зевнула.

- Вряд ли больше, чем всех людей вообще. О человечестве у него и впрямь не лучшее мнение. Я не могу его винить. У всех свой жизненный опыт.

- Как вы считаете, мог ли он убить Йозефа Лемке?

- Не думаю. Для этого он слишком большой позёр.

- Вы можете сделать предположение, кто это мог быть?

- Понятия не имею. Во всяком случае, если вы ищете идейного убийцу, то не там. Винни абсолютно безыдеен.

- И последний вопрос. Были ли мотивы для убийства у полковника Кейна?

- У Кейна? - брови пожилой дамы изумлённо взлетели. - С чего вы взяли?

- Кейн сознался, что был на месте преступления до того, как кухарка нашла труп и вызвала полицию. По его утверждению, он был в погребе и пил вино, а потом вышел и увидел Лемке мёртвым.

- Не знаю, - ответила профессор Рипли. - Ничего не могу сказать. Извините, мне пора принимать лекарство.

Она сделала шаг в сторону тумбочки, взяла оттуда флакон и вытрясла на ладонь пару белых драже. Машинально проследив, как она запивает их водой из стакана, комиссар спросил:

- А у кого, по вашему мнению, могли быть мотивы для убийства Лемке?

Зрение у него было острое, и надпись "Прозак" на флаконе он разглядел без труда.

Англичанка резко обернулась.

- Тот же вопрос сегодня задавал мне Винни.

- И что вы ответили?

- У всех нас они могли быть. Люди довольно часто - не то, чем они кажутся.

6.

Ковальского и Солгрейва он успел перехватить в коридоре третьего этажа - они уже собирались спускаться обедать. Похоже, он потратил на допросы больше времени, чем рассчитывал. Оба были не в восторге от того, что им придётся отложить обед, и это читалось на их лицах. Всё же Ковальский галантно открыл дверь своей комнаты. "Хитёр, чёрт, - досадливо подумал комиссар. - Знает, что я интересуюсь в первую очередь им". Ситуация выводила его из себя: если кто из постояльцев и походил на маньяка-антисемита, то единственно Ковальский - но ни одной улики против него не было, если не считать веера, который мог быть обронен в кухне раньше.

Комната Ковальского выводила его из себя ещё больше, хотя он уже ознакомился с ней во время обыска. На кровати лежала атласная белая думка в пожелтевших оборочках, тумбочка была заставлена какими-то косметическими средствами, смутно напоминая гримёрную актрисы, а на столе стоял патефон довоенного образца. В довершение всего, рядом с патефоном восседал большой и довольно грязный плюшевый медведь с бело-синим бантиком на шее.