Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи

В некотором смысле удачно, что история, к которой я приступаю, состоит в основном из неопределенных теней, полунамеков и запретных предположений. Иначе ее никогда не написала бы человеческая рука и не прочли человеческие глаза. Моя скромная роль в ужасном спектакле ограничена последним актом; первые же сцены его были для меня лишь далекой и страшной легендой. И однако, раздробленное отражение его противоестественных ужасов в перспективе потеснило события обычной жизни: ныне они представляются всего лишь тонкими паутинками, сотканными на темном, ветреном краю некой разверстой бездны, глубокого полуоткрытого склепа, где скрываются и гноятся самые низменные из земных напастей.

Легенда, о которой я веду речь, знакома мне с детства как предмет семейных перешептываний, сопровождаемых многозначительными кивками, поскольку сэр Джон Тремот был однокашником моего отца. Но я не встречался с сэром Джоном и не бывал в Тремот-холле вплоть до событий, из которых сложилась финальная трагедия. Отец перевез меня в раннем детстве из Англии в Канаду, осел в Манитобе и завел пасеку, а после его смерти эта пасека и связанные с нею хлопоты много лет не давали мне исполнить давнюю мечту – посетить родную землю и изучить ее деревенские проселки.

Когда я наконец собрался ехать, легенда почти изгладилась из моей памяти, и, отправляясь в мотоциклетный тур по английским графствам, я и не думал включать Тремот-холл в свой маршрут. Так или иначе, в его окрестности меня привело не болезненное любопытство, которое жуткая история, возможно, будила в других людях. Так вышло, что мой визит стал чистой случайностью. Я позабыл, где именно расположена усадьба, и даже не подозревал, что оказался поблизости. Знай я об этом, наверное, свернул бы в сторону, несмотря на обстоятельства, вынуждавшие меня искать ночлег, и не стал бы тревожить хозяина в его почти сверхъестественных страданиях.

В Тремот-холл я прибыл ранней осенью, проездив весь день по сельской местности с ее неторопливыми, извилистыми тропинками и проселками. День был ясный, и небеса бледной лазури висели над благородными парками, чуть тронутыми янтарными и алыми красками тающего года. Но к вечеру от невидимого океана, из-за низких холмов пришел туман и сомкнулся вокруг меня зыбким призрачным кругом. И в этой обманчивой дымке я умудрился сбиться с пути, пропустив мильный столб, указывавший дорогу в город, где я планировал провести ночь.

Некоторое время я ехал наугад, думая, что вскоре будет другой перекресток. Дорога немногим шире грунтовой тропы была совершенно пуста. Туман сгустился и приблизился, закрыв кругозор, но, насколько я мог видеть, местность была покрыта вереском и валунами, без признаков земледелия. Я въехал на невысокий гребень и стал спускаться по длинному ровному склону, а туман сгущался вместе с сумерками. Я думал, что еду на запад, но впереди, в белесых сумерках, зашедшее солнце не выдавало себя ни единым проблеском или сполохом. Появился запах сырости с привкусом соли, как на приморских болотах.

Дорога свернула под острым углом, и теперь я ехал между меловыми холмами и болотом. Ночь наступила с почти неестественной быстротой, словно торопилась меня застать, а я смутно забеспокоился, занервничал, будто заблудился не в английской глубинке, а в краях гораздо более сомнительных. Казалось, что за туманом и сумерками скрывается безмолвный пейзаж, таящий тревожную, гнетущую, гибельную тайну.

Затем слева от дороги и чуть впереди я увидел свет, который почему-то вызвал в воображении скорбный, затуманенный слезами глаз. Он сиял среди нечетких, размытых силуэтов, похожих на деревья призрачного леса. Подъехав, я разглядел, что ближайший силуэт – небольшая сторожка, какая могла бы стоять у ворот поместья. Она была темна и, судя по всему, необитаема. Притормозив и приглядевшись, я увидел очертания кованых ворот в разросшейся тисовой изгороди.

Все это имело заброшенный и неприветливый вид, и гнетущий холод, принесенный зловещим, змеящимся туманом от невидимого морского болота, пронимал меня до мозга костей. Но свет обещал присутствие людей на этих одиноких холмах: мне, возможно, дадут ночлег или по крайней мере укажут дорогу к городу или гостинице.

К некоторому моему удивлению, ворота были не заперты. Они распахнулись внутрь со ржавым скрежетом, словно их долгое время не открывали, и я, толкая мотоцикл, двинулся к свету по заросшей сорняками дорожке. Среди деревьев и кустов, чьи искусственные формы, как и лохматая тисовая изгородь, были гораздо причудливее, чем в тот день, когда они вышли из-под руки садовника, показался нечеткий силуэт большого господского дома.