Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи

Хотя я был голоден, а хозяин прилагал все усилия, чтобы я чувствовал себя непринужденно, трапеза получилась церемонной и едва ли не траурной. Из головы не шел отцовский рассказ, и уж тем более не мог я забыть зарешеченную дверь и зловещие завывания. Каково бы ни было чудовище, оно выжило, и я смотрел на осунувшееся и мужественное лицо сэра Джона Тремота со сложной смесью восхищения, жалости и ужаса, размышляя о том, в каком прижизненном аду он обречен существовать, и о том, с какой стойкостью он несет свои вериги.

Принесли бутылку великолепного хереса. За ней мы просидели больше часа. Сэр Джон пространно говорил о моем отце, о чьей смерти он до того не слышал, и вывел меня на рассказ о моих собственных делах с ненавязчивой ловкостью опытного светского человека. О себе он сказал немного и ни намеком, ни полусловом не коснулся трагической истории, которую я вам пересказал.

Я почти не пью и не так уж часто осушал свой бокал. По этой причине бо́льшая часть хереса досталась хозяину дома. К концу ужина это пробудило в нем тягу к доверительной беседе, и он впервые заговорил о болезни, совершенно явно заметной по его внешности. Я узнал, что он страдает весьма болезненным сердечным недугом, грудной жабой, и только что оправился от необычайно сильного приступа.

– Следующий меня прикончит, – сказал он. – А случиться он может когда угодно, хоть бы и сегодня.

Он объявил об этом очень просто, словно сообщал какую-то банальность или пытался предсказать погоду. Затем, немного помолчав, он продолжил веско и с нажимом:

– Возможно, вы решите, что я чудак, но я чрезвычайно предубежден против захоронения или погребения в усыпальнице. Я желаю, чтобы мои останки тщательно кремировали, и оставил на этот счет подробные указания. Харпер позаботится, чтобы их выполнили. Огонь – чистейшая из стихий, он сокращает ужасный путь от смерти до полного исчезновения. Мне невыносима мысль о затхлой, кишащей червями могиле.

Он еще некоторое время рассуждал на эту тему, причем так увлеченно и подробно, что было ясно – он много думает на эту тему, если не сказать одержим ею. Судя по всему, предмет этот обладал для него нездоровым очарованием: в его запавших глазах появился болезненный блеск, а в голосе – оттенок тщательно подавляемой истерики. Я припомнил подробности погребения леди Агаты, ее трагического воскрешения, а также самую необъяснимую и тревожащую часть всей истории – горячечное упоминание о темном ужасе, обитающем в усыпальнице. Было нетрудно понять неприязнь сэра Джона к погребению, но я и близко не представлял себе, какой ужас, какая мерзость лежат в основе этой неприязни.

Принеся нам херес, Харпер исчез – я предположил, что ему было велено привести в порядок мою комнату. Мы осушили по последнему бокалу, и хозяин закончил свои речи. Вино, ненадолго оживившее его, как будто выветрилось, и он выглядел еще более нездоровым и изнуренным, чем раньше. Сославшись на собственную усталость, я выразил желание удалиться, а он с неизменной обходительностью настоял на том, чтобы проводить меня и убедиться, что мне комфортно, прежде чем самому лечь в постель.

Наверху мы встретили Харпера, спускавшегося по лестнице, которая вела, вероятно, на чердак или на третий этаж. Он нес тяжелую чугунную сковороду, на которой оставались несколько кусков мяса, и я уловил от нее отчетливый запах дичины, если не попросту падали. Я подумал, что он, возможно, кормил неведомое чудовище через люк в потолке зарешеченной комнаты. Это предположение было вполне разумным, но запах объедков вызвал отдаленную литературную ассоциацию и заставил меня предположить нечто, лежащее далеко за пределами разумного и возможного. Слабоуловимые, бессвязные намеки вдруг стали складываться в отвратительное гнусное целое. Я кое-как убедил себя, что твари, которую я вообразил, с научной точки зрения не существует, что это лишь порождение чернокнижных суеверий. Нет, этого не может быть… Да еще не где-нибудь, а в Англии… Трупоядный демон из арабских сказок… гуль.

Вопреки моим страхам, проходя мимо тайной комнаты, мы не услышали повторения зверского воя. Но мне почудилось мерное чавканье, какое могло бы издавать во время еды большое животное.

Моя комната осталась тоскливой и неприглядной, однако лишилась вековой пыли и зарослей паутины. Самолично произведя осмотр, сэр Джон оставил меня и удалился в собственные покои. Он был смертельно бледен и слаб, и я виновато сообразил, что принимать и развлекать гостя стоило ему таких усилий, что это могло ухудшить течение болезни. За тщательно соблюдаемым фасадом учтивости мне почудились настоящие боль и страдание, и я задумался – не слишком ли высокой ценой дается поддержание фасада?