Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи

Харпер, к моему удивлению, предложил провести кремацию немедленно. Это, однако, оказалось невыполнимым. К тому времени, как формальности были завершены и обо всем договорено, туман превратился в ровный нескончаемый ливень, и зажечь костер стало невозможно. Церемонию пришлось отложить. Я обещал Харперу, что останусь в Тремот-холле, пока все не закончится. Вот как вышло, что я провел вторую ночь под одной крышей с гнусными гибельными тайнами.

В положенный час стемнело. В последний раз съездив в деревню за сэндвичами, заменившими нам с Харпером ужин, я вернулся в одинокий дом. Харпер встретил меня на лестнице, ведущей на второй этаж к комнате покойника. Он был возбужден, точно с ним произошло что-то пугающее.

– Не могли бы вы составить мне компанию этой ночью, мистер Челдейн? – сказал он. – Я прошу вас разделить со мной малоприятную и, возможно, даже опасную обязанность. Но уверен – сэр Джон был бы вам благодарен. Если у вас есть оружие, будет лучше, если вы возьмете его с собой.

Отказать в такой просьбе невозможно, и я тут же согласился. Оружия у меня не было, и Харпер настоял на том, чтобы снабдить меня древним револьвером, таким же, как у него самого.

– Послушайте, Харпер, – прямо спросил я, пока мы шли по коридору в покои сэра Джона. – Чего вы боитесь?

Он заметно дернулся, услышав вопрос. Отвечать ему явно не хотелось. Но, поколебавшись, он, судя по всему, понял, что здесь необходима откровенность.

– Твари в зарешеченной комнате, – объяснил он. – Вы, должно быть, слышали ее, сэр. Мы с сэром Джоном ходили за ней все эти двадцать восемь лет и всегда боялись, что она вырвется. С ней не было особых хлопот… главное – хорошо кормить. Но в последние три ночи она принялась скрести толстую дубовую стену комнаты сэра Джона, чего раньше никогда не делала. Сэр Джон считал, она знала, что он умирает, и хотела добраться до его тела, мечтая о другой пище, кроме той, что мы ей давали. Потому мы и должны бдительно его стеречь, мистер Челдейн. Я молю Бога, чтобы стена выдержала, но тварь все скребет и скребет, словно демон, и мне не нравится, что звук стал гулким, будто дерево истончилось.

Придя в смятение оттого, что мое самое ужасающее подозрение подтвердилось, я не смог придумать никакого ответа – любые слова были бы бесполезны. Открытое признание Харпера облекло подразумеваемую угрозу темной плотью, придало ей силы, сделало опаснее. Как охотно я отказался бы от обещания… Но это, разумеется, было невозможно.

Когда мы проходили мимо зарешеченной комнаты, до моих ушей донеслось зверское, дьявольское царапанье, громче и яростнее прежнего. Мне стал более чем понятен безымянный страх, заставивший старика просить меня составить ему компанию. Звук был невыразимо тревожный и действовал на нервы своим угрюмым зловещим постоянством, намекающим на сатанинский голод. Когда мы вошли в покои мертвеца, скрежет стал еще откровеннее, обогатившись жуткими, рвущими душу обертонами.

Весь этот долгий траурный день я воздерживался от посещения этой комнаты, поскольку лишен болезненного любопытства, принуждающего многих глазеть на мертвецов. Посему в тот миг я увидел своего хозяина во второй и последний раз. Полностью одетый и готовый к кремации, он лежал на холодной белой кровати с раздернутым тяжелым гобеленовым пологом. Комнату освещали несколько высоких восковых свечей, стоявших на столике в причудливых бронзовых канделябрах, позеленевших от времени, но их свет был лишь неверным мертвенным мерцанием посреди огромного тоскливого пространства и смертных теней.

Словно против воли, я бросил взгляд на лицо покойника и поспешно отвел глаза. Я ожидал увидеть мраморную бледность и окоченение, но не был готов к тому, что в этом лице предательски проступят чудовищное отвращение, нечеловеческий страх и ужас, которые на протяжении многих адских лет, должно быть, разъедали его сердце и которые он скрывал при жизни от глаз посторонних с почти сверхчеловеческим самообладанием. Открытие было невыносимо болезненным, и взглянуть на покойного второй раз я не смог. Казалось даже, что он не мертв, что он все еще с мучительным вниманием прислушивается к жутким звукам, которые, скорее всего, и вызвали последний приступ его болезни.

В комнате стояли несколько стульев, сделанных, как и кровать, вероятно, веке в семнадцатом. Мы с Харпером уселись возле столика, между смертным одром и обшитой черными деревянными панелями стеной, за которой неустанно скреблось неведомое существо. В полном молчании, со взведенными револьверами в руках, мы заступили на мрачную вахту.

Мы сидели, ждали, и я с отвращением, но неотступно представлял себе неназванное чудовище. В моем воображении проносились, хаотически гоняясь друг за другом, бесформенные или недооформленные образы этого замогильного кошмара. Скверного рода любопытство, обычно мне несвойственное, подталкивало меня задать вопрос Харперу, но я так и не решился. Старик, со своей стороны, не спешил делиться никакими сведениями, но смотрел в стену блестящими от страха глазами, не отводя взгляда, хотя голова его старчески тряслась.