Виноватый

Шавец взял у хозяйки конверт и торопливо начал раз­рывать его. Пальцы дрожали, и порванный уголок конвер­та все ускользал, и пальцы долго не могли поймать его. Из конверта вынул небольшой, сложенный вдвое, клочок бумаги, и, рассматривая, никак не мог прочесть того, что было напечатано на бумажке густым синим шрифтом ма­шинки. Перед глазами прыгали большие отчетливые буквы слов, напечатанных сверху. Выписка... ЦКК... Они то от­далялись, то вырастали, становились громадными и засло­няли все дальнейшее. А глаза стремились скорее туда, дальше, хотели сразу схватить колонку густых, тусклых синих букв и увидеть, что скрыто в их словесном спле­тении.

Волновался. От волнения дрожали руки и часто, и зву­чно билось сердце, что-то угадывая. Вглядываясь в напе­чатанное, Шавец вышел из биржи на улицу. На тротуаре остановился, дочитывая. Кто-то, проходя мимо, толкпул Шавца локтем, и из его руки выпал конверт. Ветер подхва­тил его, сбросил с тротуара на мостовую и погнал поти­хоньку по улице. Шавец посмотрел вслед конверту и сошел на мостовую. Радостно-взволнованным взглядом смотрел он в лица людей, шедших по тротуару, хотел, чтобы они угадали его радость, а сам шел по мостовой,-вслед за кон­вертом, держа в руке полученную с пакетом бумажку.

«Значит, правильно, правильно... я недаром надеялся...»

Улица звенела трамвайными звонками. Гудели авто. Кто-то сзади кричал:

— Берегись!

Шавец остановился, оглянулся на извозчика и опять шагнул на тротуар. По тротуару шли торопясь люди. Они обходили Шавца, задевали его локтями, просили прощения и уходили, а он шел молча и радостно-взволнованным взглядом скользил по их лицам.

По мостовой ветер гнал вместе с пылью белый конверт. Где-то на стройке перерубали рельс; стучала сталь о сталь, и рельс звучно звенел.

* * *

Денис Смачный, тридцати семи лет мужчина, служит в одном центральном учреждении. Он каждый вечер точно в половине двенадцатого ложится спать, обязательно пере­читывая последнюю страницу местной газеты, и за чаем беседует с женой о последних новостях, о дневных собы­тиях в городе и в своем учреждении. Утром в восьмом часу он встает, пьет чай с домашним (изделие жены) печеньем и идет в учреждение, в котором служит. В пять минут де­сятого он уже в своем кабинете.

Чином Смачный не то чтобы велик, но все же служит в центральном учреждении и имеет свой собственный ка­бинет. А в кабинете стол из лесбеловского магазина, за сто сорок рублей, четыре венских стула оттуда же, два про­стых, вешалка в углу, справа от двери, и его кресло широ­кое, сделанное так, что можно положить руки на подлокотники, когда отдыхаешь.

В кабинете Смачный просматривает какие-то бумаги и бумажечки, время от времени принимает посетителей, а в минуты между бумажками и людьми кое-что думает. Мало ли в человеческой голове мыслей?

17 марта 192... года Смачный был здоров и потому, как всегда, когда был здоров, пришел в учреждение. В коридо­ре, недалеко от двери его кабинета, стоял старик, лет шес­тидесяти, крестьянин. Он поклонился Смачному и отошел к стене.

Когда Смачный разделся и, отхаркавшись над плева­тельницей, сел за стол, крестьянин оглянулся вокруг в ко­ридоре, подошел ближе к двери, погладил еще раз бороду, постоял минуту, переступая с ноги на ногу, потом реши­тельно снял с головы шапку, взялся за ручку и осторожно, чтобы не стукнуть дверью, открыл ее и вошел в кабинет Смачного. Поклонился еще раз и подошел ближе к столу.

— Вырос ты как! А я ж тебя, Дениска, еще совсем ма­леньким помню, совсем еще маленьким...

Смачный всматривается в лицо старика, в его седую бо­роду, лысину пожелтевшую, морщинистую и не узнает, никак не может припомнить, кто это такой.

— Садитесь. Да, да, я был маленьким дома, совсем ма­леньким. Садитесь...

— Мы привыкши, благодарим... К тебе я, Дениска, с де­лом одним, с большим делом одним, с большим делом...

— С каким?

— Мне дома посоветовали. Езжай, говорят, к Денису, он все может, так я прямо к тебе, как к своему...

— Ага...

— А было это... ехал я в позапрошлом году к дочке Арине, что в Липовичах замужем. На вокзале, пока ожи­дал поезда, захотел есть. Ну, зима, так я в рукавицах был, где ж оно без рукавиц зимою. Я, это, снял рукавицы, чтоб они сгорели, можно б их и под мышки взять, и положил их на стол, где чай продают. Вынул это я хлеб, чтоб отло­мать ломтик, а меня и заштрафовали на три рубля: зачем, говорят, рукавицы положил на стол?.. Спросили, кто я, ну, я сказал, а адреса не назвал своего, а на Любаничи пока­зал, не думал, что так будет. А в этом году меня нашли и еще за обман оштрафовали, да пени, и всего па 10 рублей и 43 копейки... А где же их взять? Разве я заработаю? А сы­новья не хотят платить... Я думал, может, люди шутят, по­тому что рукавицы того стола не съели, аж они еще и за обман... Так помоги уж, что мне делать?..

— А ты откуда, дядька?

— Из Саёнич я, мы с твоим отцом, бывало, в делян­ках лес валили... Отец Арины...

— Ага...

— Так что же мне делать?..