Виноватый

— Чего ж ты смущаешься? Хотя и я не люблю, когда кто-нибудь за плечами стоит, когда пишу... и мне надо написать домой. Худо у меня дома, отец совсем хворый, да и живет, как нищий... Эх, скорей бы закончить, Стефан, учебу! Поехал бы в свой район, никуда кроме своего рай­она, и там бы работал. Создали бы у себя в деревне ком­муну — обязательно. У нас комсомольцы, если бы ты знал, какие хлопцы, с ними все можно сделать. А в коммуне покажем, как работать, как жить. Крестьяне боятся ком­муны потому, что не знают, поладят ли, сойдясь вместе, не придется ли одному работать на другого. А мы дока­жем, как жить, как жить коммуной, с нашими хлопцами можно это. И ты, когда закончишь, приезжай к нам, вместе будем, а? Это же если бы всех наших студентов да в деревню, да если бы каждый маленькую коммуну организовал, вот было бы дело!.. Тогда бы исчезла нище­та. А то я вот жалею отца, а помочь ему не могу. Три или пять рублей, которые я иногда посылал ему, глупость, их и на хлеб не хватает...

— Ты отцу посылаешь деньги?

— Иногда посылаю.

— А как же сам?

— Сам? Братец ты мой, я, кажется, и еще с меньшей стипендией прожил бы. Разве я думал когда-нибудь, что буду учиться, да еще в таких условиях? Нет, брат! Даже во сне не видел. Стипендии мне хватает... А как у тебя дома?

Стефан помолчал немного, словно не слышал вопро­са, потом ответил, недовольно поморщившись.

— И у меня нехорошо. Черт его знает, что там бу­дет... я не знаю...

— А что, разве родители и теперь еще батрачат? Или землю получили?

— Да, батрачат, но я так... не интересуюсь особенно.— Стефан извлек из ящика стола книжку и начал листать ее.— Покажи,— обратился он к Алесю,— что мы по растениеводству должны читать, я как-то прозевал на лекции.

Алесь показал нужные страницы книги и отошел опять к кровати. Лег.

«Опять эта скрытность, не люблю я его за это, чувст­вую вот, что не люблю, как будто он что-то серьезное прячет ото всех...»

Но беспокойству Стефана при разговоре о доме и его словам он не придал никакого значения.

* * *

Солнце греет в спину Алеся. Над покинутым позади городом оно висит громадным золотым восходящим кру­гом.

На шоссе осел за ночь слой серой мягкой пыли. Пыль и на кустах ольшаника, и на траве тропинки возле шоссе. На кустах и на траве сверкают крупные капли росы. Алесь проводит босыми ногами по росной траве и росой смывает оседающую на ноги пыль.

Шоссе легло перед ним прямой беловатой лентой. Концом своим оно теряется в далекой дали между сосен и оттуда постепенно выползает навстречу Алесю. Оттуда подымаются, вырастают и тянутся навстречу ему редкие крестьянские подводы. На подводах поросята в мешках визжат, кудахчут куры в корзинах.

Алесь всматривается в лица крестьян, хочет рассмо­треть знакомых своей деревни. Вот он издали узнает отца. Отец медленно идет по шоссе рядом с повозкой, низкий, одетый во что-то мохнатое, залатанное. Конь едва пере­ставляет ноги. Идет, привязанная к повозке, рябая коро­ва. Алесь ускоряет шаг, он уже близко от отца. Видимо, и отец узнал его.

Поравнялись. Отец остановил коня. Алесь подошел, обнявшись, поздоровался.

Отец доволен, он тихим голосом что-то рассказывает, по Алесь не слушает, осматривает отцовскую повозку.

В оглоблях все еще старая гнедая кобыла. На шее у нее старый, ободранный хомут, под него подложена суконка. Под чересседельником тоже суконка в три слоя. Дуга треснула и связана проволокой. На вожжах одни узлы. Алесь смотрит на кобылу, на упряжь, не может смотреть на отца, жаль его. Гнедая кобыла опустила голову к земле.

В повозке левое переднее колесо без шины. В другом между спицами вставлено коротенькое отесанное поленце, чтоб не сгибалась шина. Потрескались трубки, и вот-вот, кажется, выпадут спицы. Развалится колесо. На повозке, по бокам, кривые, вытесанные из молодых березок, пе­рильца. К ним привязана рябая корова. Худая. Отец угадывает мысли Алеся и говорит:

— Хлеба нету, да и сарай думаю докрыть, соломы надо купить, и решили с матерью продать ее.— Он показал на корову.— На будущий год может уже телка отелится, а одно лето как-нибудь и без молока проживем, детей ведь нету...

У отца из-под латанной рыжей шапки видны серебри­стые волосы. Лицо худое, а густая короткая поседевшая борода и глубоко сидящие глаза делают его еще более ху­дым. На плечах свитка непонятного цвета, и уже не разо­брать, из чего она пошита была, что потом приложено к ней, как заплаты. А заплаты на плечах и локтях одна на другую положены из разноцветных кусков сукна. Шта­ны на ногах тоже в заплатах. Лапти запыленные, стоп­танные.

Алесь смотрит отцу на грудь. Из-под свитки видна домотканая рубашка, и из-под нее через прореху видна худая желтая грудь. На глазах у отца тусклая слезливая муть.

Отец рад Алесю, осматривает его и говорит:

— Ты исхудал совсем, может, нездоров? Наверное, плохо питаешься? Нам денег не шли, не надо. Мы как-нибудь управимся. А ты себя смотри, а то молодому оно плохо, потом на весь век повредит, если недоедать бу­дешь...