Виноватый

Услышав за плечами шаги, Алесь подхватился от не­ожиданности и повернулся лицом к товарищам.

— Куда ты стрелял?

Алесь молчал. Во ржи полз тихий шорох. Оттуда еще раз грохнул выстрел, и все смолкло. Товарищи догада­лись, в чем дело.

— Ты почему не будил?

— Я не успел. Как услышал, что во ржи крадутся, я и пополз к плетню, ну, а как заметил человека, выстре­лил... Вот сволочи... наверное, ни разу не попал, чуть ко­нец ствола виден, не то, чтобы мушка...

В гумно больше никто не пошел. Все сели на бревно. Начали говорить о том, что случилось. Алеся ругали за то, что никого не разбудил. Алесь молчал. В деревне друж­но залаяли разбуженные выстрелами собаки. Где-то в хате скрипнула дверь. Послышались тихие тревожные голоса людей. Это выстрелы разбудили их и вывели на улицу.

Начало светать. Алесь поднялся и стал потягиваться. К нему подошел Рыгор.

— Скажи правду, ты не боялся?

— Не-а. Я над этим не думал даже. Как услышал шорох во ржи, как-то сам лег на землю и пополз.

— А стрелять не боялся? Они по огню могли в тебя попасть.

— В меня не попали бы. Нам теперь бояться нечего, теперь нас боятся. Я следил, а они подкрадывались, как зайцы, во ржи скрывались... Это ерунда, брат.

— А все-таки смелость нужна. Я не знаю, как испугался бы...

— Смелость небольшая. Я вот часто о старых време­нах думаю. Вот тогда смелость была, когда революционе­ры единицами против правительства, полиции, казаков шли и не боялись... Скажи, ты хотел бы раньше родить­ся, а?

— Как это?

— Ну, вот хотя бы лет на десять раньше, но чтобы и тогда таким быть, как теперь, комсомольцем... Чтобы как теперь понимать все и быть революционером...

— И я хотел бы... И хотел бы побывать в тюрьме, как революционеры, тогда, наверное, все знал бы...

— Испытал бы каторгу, тюрьму, пытки...— высказал вслух свою мысль Алесь.— Я хотел именно таким вы­расти...

— Ты может, хотел бы еще и таким, как Ленин, быть?

— А почему не хотелось? Не обязательно Лениным, а хотя бы простым революционером, который все испы­тал на своем веку...

— Я шучу...

— ...Чтобы прожить так, как они... Я много думал об этом,— продолжал Алесь свои мысли.

На востоке по небосклону стлалась беловатая полоска света, дрожала незаметно и ширилась. Вокруг покачи­вались сумерки ночи и потихоньку уползали куда-то за гумна, за осинник, окрашиваясь в пепельный цвет.

* * *

Ключинский был хорошим другом бывшего волостно­го писаря. После революции писарь как-то победнел и остался на работе в исполкоме деловодом. Ключинский жил, как и прежде, в своей деревне. Напуганный в пер­вые годы революции контрибуциями и разверстками, Ключинский сбыл две коровы и коня соседям, а молотилку спрятал в гумно, забросал ее мякиной, чтоб не забрали большевики.

Когда полоса разверсток прошла, Ключинский ожил.

Из своих двадцати семи десятин начал обрабатывать во­семнадцать, а с появлением в хозяйстве двух батраков — все двадцать семь десятин. Молотилка была очищена от мякины и осенью 1922 года уже молотила на соседских токах.

В войну Ключинский построил себе новый дом. В доме две половины: в одной — кухня и столовая, в другой — спальня и чистая комната для гостей. В этой комнате и в столовой происходили собрания. На собрания обычно приезжали люди из волости и до собрания беседовали с Ключинским, иногда обедали у него, ужинали, остава­лись ночевать. Ко всем приезжающим из волости Ключин­ский относился с уважением и всем излишне много гово­рил о своем хозяйстве. Из-за собраний и таких бесед Ключинского в волости все знали и привыкли к нему, а за его беседы и выступления на собраниях считали активистом.

Хозяйство его считали культурным, передовым. Как-то само по себе его хозяйство, как передовое и культур­ное, оформилось и в списках налоговой комиссии волисполкома.

В последнюю налоговую кампанию, когда составляли списки земли и скота, Ключинский записал восемнадцать десятин земли, а девять десятин утаил. Скот показал весь. Когда списки проверял крестьянин, председатель сельсовета, односельчанин Ключинского, то он сначала хотел исправить восемнадцать на двадцать семь. Выска­зал эту мысль жене.

— Что тебе, жалко, что человек умный и утаил зем­лю. Хочешь, чтобы все так делали, как ты, глупый... По­правишь, а как если что-нибудь, и большевиков не будет?.. Тогда он тебе припомнит! — сказала жена.— Разве он один утаил?

— Другие-то меньше... Но черт его бери! Моего он не украл, пускай волость следит...

— И я говорю, какое тебе дело, хочешь умнее всех быть? Ключинский хорошо живет — дай бог и всем так, пускай живет на здоровье.

Так восемнадцать и осталось в списке. После этого Ключинский еще активнее вел себя. На всех собраниях он обычно поддерживал представителя волисполкома. Когда однажды на собрании крестьяне начали говорить, что много лесу вырубается, Ключинский выступил и сказал:

— Так, граждане, нельзя. Мало ли что леса жаль. Разве только нам лес нужен? За войну шахты все раз­рушились, ладить их надо, и лесок надо, и круглячки надо, вот власть и везет наш лес в шахты...