Виноватых бьют

Раньше думал, что смерть, особенно чужая, настолько далека, что Бог не приведёт. Раз – увидел, два – запомнил, в третий – даже не сомневался. Прямо по косенькой, от запада на восток. Ближе, чем кажется. Дальше, чем верится.

Встал напротив, у самого подъезда, загородив дворовую арку. Сколько нужно, столько и будет, хоть до утра; куда ему, за что теперь, сиди и жди, товарищ Жарков.

Холодный металл затвора, тёплая кожа кобуры.

Вышел всё-таки. Мордастый и лысый, пузо пивное – собственного хера не рассмотрит, а всё туда же, подавай ему, видишь ли, Аллочку! Молись, пока молится, сука.

Не пройдёшь, не обойдёшь.

– Вам чего надо, уважаемый?

А сам пялится, морщины рожу расхреначили, краснощёкий такой, жизнь удалась. У него таких Аллочек, Аллочек-скакалочек, – туева хуча, и каждой первой – по лицу и в душу; вот теперь знай, слоняра.

– Ты! – сказал Жарков, и тронул бочину.

На месте. Знай своё место, не дури.

– Я! – подтвердил мордастый и лысый. – Чего? Денег, что ли?

В карман полез, и Жарков следом.

– Нету денег, не-ту!

Ничего личного; кому-то жить, кому-то – хватит.

Первый раз – тяжело, потому что непонятно. Второй и третий – всякое бывает. А теперь – какой? Со счёта сбился, оно и хорошо. Одним больше, другим до фонаря. Ему только, Жаркову долбаному, вечно есть дело. Сидел бы ровно, не рыпался… Вот теперь и посидишь. Заслуженно и больно, а чего ты хотел, товарищ майор, не всем суждено.

Направил уверенно, коммерс не понял даже. Громко, на весь двор. Палец дрогнул, а пуля как всегда. Был мужик, и нет мужика. Да и мужик разве? Так, одно название.

Вот и всё, уважаемый, а ты думал – не ответишь? Вот такое добро; от зла не отличишь.

Развернулся, прыгнул в машину и помчался изо всех сил, которые почему-то не кончались.

А что потом. А ничего потом.

Он двинулся на двух своих в бар под названием «Коралл». Там все пили водку и пиво. Шесть мужиков, которым некуда идти. Никто ни с кем не говорил. В центре стоял бильярдный стол. Взял две бутылки «Балтики-9» и приткнулся в угол.

Думал: как хорошо, что есть такой бар, где тебя могут убить, но никто почему-то не убивает.

Он ждал, когда случится хоть что-нибудь, но ничего не случилось. Тогда подошёл к бильярдному столу, тронул шар, тот покатился. Что-то, наконец, произошло.

Стало ему хорошо – лучше, по крайней мере. Оставил пиво на полу и пошёл домой. Лёг спать, словно имел право. Ему снились Нижний, полицейская академия, класс огневой подготовки, долбаный капитан с нервным тиком на лбу. Разбирает на скорость пистолет Макарова, не успевает и ревёт по-настоящему, как дурачок, будто есть смысл хоть в чём-то этом, будто вообще – всё это – действительно что-то значит.

Обычная жизнь

Лето ебашило, как в последний раз.

Вышел утром за огурцами и черешней. Молодо и зелено, красно и грешно.

– Старшой, – услышал, – дай сто рублей.

Узнал, поздоровались. Чапа косоглазый. Осуждённый Чапаев, сто пятьдесят восьмая, часть третья.

– По-братски дай, а?

Четыре дня на свободе. Жить охота, и всё такое.

Что-то спросил, что-то ответил. Дал, конечно. Шли вместе до самого рынка. Там огурцов – море, черешни – пруд.

Живёшь себе, живёшь. Как будто заслужил.

Тюрьма его не исправила.

За шесть лет Чапа лишь дважды нарушил порядок (курил в неположенном месте), но принципиально не подавал на условно-досрочное. Просить не любил и не умел, вот и просидел от звонка до звонка.

Во время сидки он сварганил, наверное, тысячу полицейских шапок и сколько-то парадных кителей. Руководство МВД заключило с дружественной ФСИН контракт, и теперь заключённые заботились о внешнем виде следователей и оперативников.

– Ты не воруй – сажать не будут.

– А я, может, не ворую. Беру и забираю.

Цоканье игл, вибрация механизмов. Каждый раз, когда Чапа придавал шапке форму, то представлял голову следака. Голова без тела – брошенная, как мяч, на пустом футбольном поле. Затяни швы – и души, души. От души душевно в душу.

Каждый месяц на специальный счёт ему сыпалась копеечная зарплата. И вот сейчас он выходил на свободу с достойной суммой.

Вернулся в однушку. Получил у соседки ключи – та ни слова не сказала, молча протянула связку. У них имелась договорённость: следить за порядком – чтобы труба не потекла, проводку не замкнуло. Соседка достойно выполнила задачу, поскольку знала Чапаева с малых лет, и родителей его знала, пока те были живы. Сейчас же свято надеялась, что бывший зэк не станет тревожить её скромное пенсионерское существование.

– Надолго? – спросила всё-таки.

– Нет, – старался не обманывать, – скоро.

Махнула и закрыла дверь.

Пил разливное пиво, ел ржаной хлеб и пельмени с майонезом. В мирской сытой жизни он хуже соображал.

Утром наведался на автомойку, где брали ранее судимых. Сейчас там трубил Трактор, а прежде – Жук и Швей. Все они мотали срок в родной ИК-5, и знали, что такое строгий режим. Трактор сказал – вакансий нет.

– У нас кум новый, – обозначил, – принципиальный. Штрафует ни за что.

– Я справлюсь, – зачем-то объяснялся Чапа, хотя понятно было: Трактор ничего не решает.

– Впрягусь, попробую. Нужны будут шишки – обращайся.