Виноватых бьют

Капитан Калмыков сказал, что раньше лучше было, то есть хуже. Работали на износ, сутки напролёт. А вас ещё жалеют. Он как-то по-блядски улыбнулся сержантам, обеспечив тем право на бесправие.

– И скажите ещё спасибо, что не это самое, – добавил Калмыков.

Кто-то в строю сказал «спасибо». Стал следующим. Нарушил суточное право – и теперь каптёрка работала днём. Дедовское воспитание на часы не смотрело, а время никуда не торопилось.

– Как считаешь, – спросил Бреус, – по второму кругу будут?

– Будут, – уверенно ответил Дрындин, – и по третьему будут.

Служил во взводе какой-то Саша, фамилия – простая, потому не вспомнишь.

– Тут ещё нормально, – говорил, – бывает, что вообще.

А потом его забрали в каптёрку и продержали до самого ужина. Били его сильнее остальных – за то, что морда больно широкая и прыщи на лбу. Вышел – и долго стоял под раковиной, пока дневальный не дал команду строиться на центральном проходе.

За ужином признался, что убьёт. На ужин была рыба. Рыбу давали утром, в обед и вечером. Утром ещё ничего, и в обед нормально. А вот к ужину из усталого куска рыбы хек выползали червячки, белые-белые, как снег на плацу.

На вкус – безвкусные. Мягкие.

Саша увидел одного – и проткнул мясистое тельце вилкой, а потом насадил на эту же вилку кусок старого рыбьего хвоста и проглотил, не разжёвывая.

– Убью, – повторил, и снова пронзил белого и мягкого.

Убил, получается.

Вечером подшивались, чистили сапоги, ходили за водой, боялись.

– Сам виноват, – сказал вдруг Саша, – не надо было.

На вечерней поверке случилось страшное. Анурьев сказал – я! Антипов сказал – я! А Балахнин ничего не сказал, и тишина пролилась, настоящая и долгая.

– Балахнин, – в который раз повторял сержант из Приморья. – Твою же мать, Балахнин!

Его искали контрабасы, искали важные люди – друзья Калмыкова, искала военная комендатура. Никто не смог.

Они все – тридцать баранов (уже двадцать девять) тоже искали, и не спали две ночи.

– Вы тут будете, пока ваш сучонок не вернётся! – орал Калмыков.

Они бежали седьмой, наверное, километр. В брониках и касках, и пустые автоматы нервно тряслись за их молодыми спинами.

Вернулись в казарму, чистили очки, мыли и намывали.

Саша подслушал разговор. Нашли где-то под Ростовом, уже везут обратно.

– Сам виноват, – повторил.

Сержанты отчего-то перестали их водить в каптёрку. А если водили, то быстро отпускали, и жизнь пошла уверенным строевым шагом.

Капитан Калмыков спросил, кто хочет послужить на благо родины.

Ципруш – крайний в списке – первым поднял руку. Жил наперёд, бежал и торопился. Метил, наверное, в сержанты.

Дрындин тоже поднял. Сам не понял, зачем, просто надоело всё, да и Саша суетливо кивал: давай вроде, давай, чего ты там застрял.

Когда такое предлагают, нельзя отказываться. Значит, халява. Значит, пролёт.

Их везли часа полтора в старом ПАЗике. Сержант Мамонов просторно развалился на задних сидениях и по-настоящему спал.

– Всё лучше, чем в казарме, – бубнил Саша, – хоть жизнь увидим.

– На рабочку, наверное, – гадал Ципруш, – бордюры красить.

Их привезли на кубанское водохранилище, где были только вода, сырой пустырь и никаких бордюров. Мамонов сказал: «За мной», и они по-шли мимо грязной воды навстречу гражданскому вечеру. ПАЗик уехал, солдаты остались.

Разложились в каком-то сарае. Сержант не разговаривал, и сразу занял шконку в углу напротив двери. Ципрушу больше остальных не терпелось, что здесь и зачем. Он спросил, и Мамонов ответил:

– Ужин по расписанию. Отбой в десять. Рожи мыть – сами знаете, где.

В располаге им заранее выдали сухпайки на двое суток. Кормить не обещали. Консервы – пахнут, зато с голода не сдохнешь. У сержанта оказалась водка и автомат. Не спрашивали. Ели молча, давились тушёнкой, хлебали чёрный чай. И, кажется, нормально всё было, не зря.

Отбились и забылись. Нашли армейские покрывала с тремя чёрными полосками. Спали долго, выспаться не могли. Храпел Саша, сопел Ципруш, и служба шла неторопливо, но верно.

Утром Мамонов дал команду строиться на улице. Форма одежды – раз.

Вышли в трусах и майках. Ветер гонял сухой воздух и бил по лицу дождевыми брызгами.

– Времени мало, – сказал Мамонов. – Успеете – хорошо. Нет – плохо.

И знать не знали, но поняли: раньше стояла здесь учебная база, где играли в настоящую войну. Вон там – стрельбище, а там – полоса препятствий, марш-бросок вокруг да около.

Задача – проще некуда: убрать территорию, расчистить мусор, на троих – один участок. Сержант куда-то делся, но каждый запомнил, что, если не успеют – придётся работать ночью. И хоть сдохни, дела до вас никому нет.

Ходили туда и сюда. Мусора больше, чем воды: пластиковые бутылки, пакеты, упаковки из-под, дерьмо собачье, ошмётки чужой жизни.

Ципруш водил палкой. Аккуратно и вдумчиво насаживал на острый конец какую-нибудь шваль, опускал в жестяное ведро и вздыхал так обречённо, что этой армейской тоски хватило бы на всю их десятую роту.