Виражи судьбы, или Встреча в Америке

Словом, я оделась, причесалась как можно тщательнее и… Думаете, я так и послушалась Лену? Конечно же, решила, что встречу его. Но вот только где? Стэнли сообщил, что в Москву прибудет в девять тридцать пять. Оттуда самолетом же полетит в Саратов. Это еще час двадцать. А дальше? Живя в Саратове с мамой на ее скромную зарплату и мою еще более скромную стипендию, а потом в Ершове, даже не побывав ни разу в Москве, я не могла придумать ничего, кроме того, что из Саратова ко мне он поедет на автобусе с автовокзала. Конечно, это звучит глупее некуда, но в тот момент я была в состоянии такого волнения, что мне и в голову не пришло, что Стэнли может добраться как-то иначе, не познакомившись со всеми прелестями нашего общественного транспорта.

И вот в половине одиннадцатого я уже стояла на ершовском автовокзале, волнуясь, ожидая и надеясь. Как только приходил очередной автобус, бежала на остановку и среди пассажиров искала Стэнли. Но его не было: ни один пассажир даже не смахивал на интуриста, не говоря уже о том, чтоб быть внешне похожим на мужчину с фотографии, которая сейчас лежала у меня на тумбочке рядом с кроватью. Все эти дачники с рюкзаками, рыболовы-любители и абитуриенты, собирающиеся в Саратов сдавать экзамены — все это было, конечно, не то. Стэнли не появлялся.

Прошел, наверное, не один час, прежде чем я поняла, что он не приедет. Так и есть: он решил, что не стоит связывать свою жизнь с такой, как я. Может быть, позвонил мне, когда меня не было, чтобы сообщить, что у нас с ним отныне нет ничего общего. Может быть, в почтовом ящике меня дожидается письмо, в котором размашистым почерком с высоко перечеркнутым «t» выведено: «Нам с тобой не стоит встречаться. Давай прекратим нашу переписку и будем жить, как прежде — порознь, ничего не зная друг о друге».

Почему-то все это — и телефонный звонок, и письмо — представились мне так ярко, что я даже почувствовала то, что могла бы почувствовать, будь это все на самом деле. Может быть, я написала и сказала что-то не то и обидела его? Нет, вроде бы ничего такого не было. Но разве это угадаешь? «Разные менталитеты!» — ехидно нашептывал в ухо голос Лены, хотя сама Лена наверняка попивала чай с родителями и рассказывала о своей новой подопечной, то есть обо мне.

Теперь все: я ни за что не стану ломать себе жизнь в третий раз. Лучше у меня не будет никакой личной жизни, зато никто меня уже не бросит. Пришла пора взглянуть правде в глаза: я неудачница и никогда больше никого не полюблю.

Я не выдержала и заплакала. Народу на автовокзале было много, но никто, как водится, не обращал на меня внимания. Только какая-то старушка спросила:

— Ты что, дочка?

Я ничего не ответила. Трудно говорить, когда вот так, в одночасье, осознаешь, что ты снова одинока. Наверное, старушка что-то все-таки поняла по моему состоянию. Она вдруг погладила меня по плечу и сказала:

— Ничего, все еще будет хорошо, и на твоей улице будет праздник, погуляешь еще на собственной свадьбе.

Я ничего не ответила, но немного успокоилась. Ну что ж, теперь надо вернуться домой, а потом позвонить Лене и сказать, что с этой всей затеей ничего не вышло и что пора собираться к маме.

В самом мрачном настроении я пошла домой. И первое, что увидела, войдя в подъезд, был сидящий на чемодане возле моей двери кареглазый брюнет средних лет, с тронутыми сединой висками, в безупречно сшитом сером костюме.

Увидев меня, он широко улыбнулся — какая же красивая у него была улыбка — и шагнул навстречу, протягивая большой букет роз.

Я непонимающе уставилась на него, а потом вдруг до меня дошло, что это именно тот, кого я так жду. В этот самый момент я поняла, что чувствовала Татьяна Ларина, увидев в первый раз Онегина, то есть «обомлела, запылала и в мыслях молвила: «Вот он!»

Я покраснела, смешалась, не зная, как заговорить с ним, и поэтому сказала единственное, что вертелось в голове:

— М-мистер Спрингс?

— Стэнли, — поправил он, протягивая мне руку. — Я очень рад, что наконец-то смог тебя увидеть.

* * *

Несмотря на его открытую улыбку, я чувствовала себя неловко. Мы знали друг о друге из писем, но сейчас передо мной был уже не исписанный лист бумаги, а живой человек. Вдруг я поняла, что почти его не знаю. Да, у меня была его фотография, его письма, в которых он рассказывал о себе, но теперь стало ясно, что этого недостаточно.