Виршевая поэзия (первая половина XVII века)

Непостижения облак мя покрывает,
Убо желания, мя нудя, не оставляет.
Иже бо о онех хотяй слово творити:
Онем достоит во всем подобну быти.
Фиваида и гора Нитрийская[362]
Страны Ефиопъския, —
Новый боговидец, в ней безмолствуя,
Сотвори велико и преславно дело, чюдодействуя,
Не яко же Моисей, — казня Египет;
Сниде Ияков во Египет,
Яко море разделяя
Мудрования плотьская.
Да, яко же недоумея, стояше
И, кто сих убежит, помышляше.
Не токмо таковыя сети узриши попирающа,
Но и самого диявола ступающа.
Манну убо ядуще роптаху
И сердцы своими вспять зряху,
От небесныя пищи свиная мяса желающе,
Фараоново мучителство изволяюще,
Щит и копие обойма рукама держащаго,
В крепости тела еже победити имущаго.
Елико небо от земли высочайше,
Толико и солнце от звезд светлейше.
Вопросиши: кто иноком наставник,
Истинному любомудрию началник?
Оного сопротивнии дуси обладаху,
Сего же ангели посещаху.
Или истеннее рещи: тому — спребываху
И подобающее наслаждение подаваху, —
Идолом немощ обличившу
И диявола посрамившу.
Преподобнаго Харитона[363]

крепко связана затвориша,Сами паки на обычное тем ловление отскочиша;
И не корысти токмо приимаше,
Но и убийцы мертвы в вертепе оставляше
И молитвеная сила и зде чюдотворяше,
И сие некако подобно бяше;
Но и с сребром и з златом исхождаху
И не сим точию, но и враги потопляху.
Ехидна, приполъзши
И в сосуд главу низъпустивши,
Своего естества яд весь в вино изблевавши; —
Они же жаждею объяти бывше
И наскоре вертеп достигше.
Возбранен бысть скверный он бес исполнити служение,
Яко же бо крепка некоего ветра стремление, —
Святый же Помпилие[364] от молитвы не престаяше
И, коснения вопрошаем, вину бес отвещевааше.
Кто Ефрема наказующа[365] слыша и не умилися?
Слезами слово разтворяюща, — и не проелезися?
Царие сами, на руку держаще, прочитают
И паче меда и сота своя душа услаждают;
Свою силу некрепку сущу познаваху
И своему безстудию зазираху,
Ефиопа убо того, Моисея, первее зряще, —
Возвращахуся беси, язвы неисцелныя от него носяще.
Вем мужа, Павлу ликом подобна[366], на кииждо день умирающа
И воздуха лютость яко лествицу вменяюща, —
Яко и свой живот презрети
И пламене крепости не радети, —
Иже чистотою пустынства воспитан бяше,
Словом яко благородныя сады напаяше.
Един другаго остася второстию, а не усердием;
И ин иного подобно не превосходя видением.
Тацы Феодосие[367] выборцы не соплетшеся,
Израилтеских воин крепчайше явлынеся,
И гной на раму своею носяща,
И зелии попечении творяща.
Иоанновыми писании[368] иноческая напаяются разумения,
Воистинну — духовнаго законоположения.
Не на плахах написанныя,
Но на сердцах воображенныя.
Яко, прочее, воины Христовы
Безоружны имети, к низложению готовы,
Свидетел Исидор Александрянин[369].
И вышний ныне Иерусалимълянин,
Висарион[370], рече, яко во иступления впадох
И благородия моего отпадох.
На горе высоце обитель сотворша,
Число доволно ученик собравша,
Даниил и Алимпий[371] к борению воздушных ратник совлекшася
И на земли с ними сплетъшася.
Крестителю поревновавшая,
Того пустыню населившая,
Непобедимое оружие — крест — вземши
И оружие бесом сотрывши:
Ова убо похвала Александрийская,
Ова же — звезда Селуньская[372],
Яже и мужи превозшедшия терпением,
Ангелом сопричастницы быша исправлением!
Колики грады славныя создавшия,
Странами обладавшия!
Не тогожде ли естества и они нам бяху?
Не той же ли воздух дыхаху?