Виртуальная история: альтернативы и предположения

Трагедия революции 1688 г. перекликается с мотивом сочинения Боккаччо “О несчастиях знаменитых людей”: это “крах великих”, пагубный поворот колеса фортуны, после которого самые благородные и знатные оказываются в самом низу, причем по банальным причинам. В ретроспективе это трагедия случайности. Можно сказать, что это относится и к революции 1776 г., однако необходимость ретроспективной интеграции событий середины 1770-х гг. создала другое впечатление. Теперь кажется, что трагедия 1776 г. объяснялась неумолимой логикой приближающейся погибели, цепочкой событий, которые вели к катастрофе, вызванной не трагической ошибкой, а стремлением к высоким идеалам и добрыми намерениями. Историку надлежит сомневаться, были ли эти причинно-следственные связи в свое время столь же неизбежными, какими их выставили впоследствии. А отказ от неизбежности открывает дорогу для гипотетических сценариев.

“Внешние причины” и неадекватность телеологии

До недавних пор исторические описания причин революции 1776 г., как правило, превращались в знакомый – и телеологический – список мер британской политики и колониальных ответов на них. Все это представлялось в рамках секулярной конституционной парадигмы: акт о гербовом сборе, Тауншендский билль, Бостонское чаепитие, “невыносимые законы”[352]. Решение провозгласить независимость обусловило необходимость заявить, что революцию спровоцировали внешние факторы, то есть “формальные причины” конфликта были истинными: одних этих нововведений британской политики было достаточно, чтобы объяснить реакцию колоний[353]. Такая модель интерпретации подразумевала гипотетический сценарий, однако он был ущербен: приходилось предположить (без уверенности), что незначительные изменения в колониальной политике Вестминстера и Уайтхолла позволили бы сохранить империю невредимой. Хотя политику метрополии действительно необходимо проанализировать подобным образом, представление проблемы исключительно в таком свете затмевало варианты, которые были вполне доступны американским колонистам, в частности, систематически отрицался главный гипотетический сценарий – очевидный и важнейший путь мирного колониального развития в рамках империи в направлении большей политической и меньшей культурной автономии.

Ориентируясь на национальные культурные императивы, современные американские историки Американской революции с завидным единодушием утверждают, что революцию вызвали внешние причины[354]. В настоящее время превалируют две респектабельных научных версии этого тезиса, ни одну из которых нельзя принять в текущей формулировке. Первую в 1960-х гг. предложил Бернард Бейлин. В его модели колонисты в начале восемнадцатого века усвоили английскую политическую риторику “партии Содружества”, в соответствии с которой политическими благами считались земельная независимость, представительные органы, религиозный скептицизм, господство джентри и наличие ополчения, а политическими пороками – регулярная армия, карьеристы, самоуправное налогообложение, вмешательство духовенства в светскую жизнь и неограниченная власть короля. В начале 1760-х гг. колонисты полагали, что видят эти пороки в британской политике. Учитывая природу британской политики и нововведения в колониальной политике, утверждал Бейлин, такие мысли были вполне обоснованы[355].

Второй вариант “внешней” интерпретации имеет гораздо более глубокие корни, однако самая современная его версия была сформулирована Джеком Грином. В ней описывается появление скоординированной, безоговорочно принятой конституционной структуры отношений между колониями и метрополией к началу восемнадцатого века. Эта структура якобы обеспечила фактическую автономию каждой колониальной ассамблее и сформировала квазифедеральную систему колониального самоуправления. Согласно этому тезису, в 1760-х гг. колонисты в массе своей признавали существование широкой американской автономии, находящейся под угрозой со стороны британской политики, а потому вооруженное сопротивление стало окончательным и естественным ответом на настойчивые британские посягательства на эту автономию[356].

Ничем не обосновывая свою позицию, Бейлин и Грин пришли к выводу, что колониальная связь с Британией могла долгое время оставаться нерушимой, если бы не нововведения метрополии[357]. Они утверждали, что колониальные требования могли бы быть удовлетворены и в рамках империи, если бы британское правительство повело себя иначе. Если это действительно так, многим историкам было логичнее рассматривать гипотетические сценарии британской политики, чем американской: