Виртуальная история: альтернативы и предположения

Канаду могли бы и не завоевать, а завоеванную Канаду могли бы не удержать. В ходе дебатов о ее удержании Уильям Берк действительно предсказал, что исчезновение французской угрозы ликвидирует и мощный стимул, удерживавший колонии в подчинении метрополии: Гваделупу следует оставить, а Канаду – вернуть Франции. Перспектива колониального требования независимости уже оценивалась в качестве гипотезы: “Если, сэр, люди наших колоний не найдут препятствий со стороны Канады, ничто не сдержит их при продвижении вглубь материка… с жадностью захватывая обширную территорию, мы можем столкнуться с риском потерять то, чем сейчас обладаем, причем в не слишком далеком будущем… Сосед, который несколько трепещет перед нами, не худший из соседей”[363]. Однако вряд ли можно назвать это замечание беспристрастным, поскольку в 1759 г., после завоевания Гваделупы, Уильям Берк получил пост секретаря и регистратора острова и не хотел его терять, в случае если Гваделупа, а не Канада, оказалась бы возвращена по условиям мира 1763 г. Возможная будущая потеря материковых колоний британских поселенцев большинству современников, очевидно, казалась маловероятной. Несмотря на предупреждения о будущей независимости Северной Америки, британских государственных деятелей больше беспокоила необходимость защищать колонии в целом от французской угрозы. Канаду удержали, чтобы сохранить более южные британские колониальные владения. Мысль о том, что этот шаг исполнит обязательное условие для их независимости, была пока что лишь гипотезой, которую мало кто воспринимал всерьез.

В 1760 г. Бенджамин Франклин с жаром откликнулся на памфлет Уильяма Берка. Он заявил, что Канаду следует сохранить по условиям мира, тем более что это не представляет угрозы для британского контроля над другими североамериканскими колониями. В анонимном сочинении от лица англичанина Франклин утверждал: “Народ, расселенный по всей стране по эту сторону от Миссисипи и надежно защищенный Канадой, пребывающей в наших руках, вероятно, на века найдет себе работу в сельском хозяйстве, а следовательно, освободит нас, оставшихся на родине, от страхов о развитии американской промышленности”. Напротив, эти люди оказались бы в зависимости от британской промышленности. Франклин предсказал, что быстрый рост численности населения в Америке,

вероятно, в грядущем столетии значительно увеличит количество британских подданных по эту сторону океана, однако я далек от опасений, что они станут либо бесполезными, либо опасными для нас. Подобные опасения я считаю исключительно надуманными и не имеющими никаких реальных оснований.

Объединиться не могли даже четырнадцать имеющихся североамериканских колониальных правительств:

Имеющиеся сегодня [колонии] не только управляются разными губернаторами, но и имеют разные формы правления, разные законы, разные интересы, а некоторые из них также разные религиозные убеждения и разные традиции. Их зависть друг к другу так велика, что, как бы высока ни была необходимость создания союза во имя общей безопасности и защиты от врагов и как бы хорошо в каждой колонии ни понимали эту необходимость, они все равно не могут создать подобный союз или даже вместе обратиться к метрополии с просьбой создать союз для них.

Если колонии не могли объединиться против французов и индейцев, “которые постоянно разоряли их поселения, сжигали их деревни и убивали их людей, разве можно полагать, что существует угроза их объединения против собственной страны, которая защищает и подпитывает их, с которой у них так много кровных связей, общих интересов и пристрастий и которую, как известно, все они любят гораздо больше, чем друг друга?” Франклин заявил, что такой союз “невозможен” (хотя и добавил оговорку: “в отсутствие вопиющей тирании и гнета”)[364].