Вишенка на торте

— Я ведь ни за что не смогу продвинуться в английском, если буду играть на флейте! А вот если мне все время разучивать свои любимые шлягеры…

Папа погрузился в глубокие раздумья и наконец, прикрыв глаза и медленно выдохнув через нос (он был похож на бутылку минералки, у которой потихоньку откручивают пробку, чтобы осторожно выпустить газ), произнес:

— Хорошо. Раз мнение главы семьи в этом доме ровным счетом ничего не значит — пожалуйста, покупай себе гитару. Но только настоящую.

Жан А. не мог поверить собственным ушам.

— Что значит «настоящую»? — спросил он.

— Акустическую, безо всяких там усилителей, вот что значит «настоящую», — объяснил папа. — Инструмент для занятий музыкой, а не для извлечения децибелов.

— Ну вот сразу видно, что вы ничего не смыслите в поп-культуре! — застонал Жан А. — Да на акустических гитарах уже тысячу лет никто не играет!

— Или так, или никак, — провозгласил папа. — Я не позволю, чтобы у нас в доме из-за тебя постоянно выбивало пробки или чтобы все твои братья разом оглохли.

Когда Жан А. притащил домой акустическую гитару, казалось, он несет в руках мумию, которая от малейшего удара рассыплется в пыль.

На новую гитару денег у него не хватило, поэтому он купил подержанную у одного десятиклассника. Чехол и корпус гитары были все в наклейках, а гриф выглядел так, как будто кто-то долго стругал его напильником, и все равно Жан А. так и сиял — никогда в жизни он еще не был так горд.

— Первый, кто притронется к моей гитаре, — труп, — пригрозил он нам. — Поняли, мелюзга?

Когда пришло время ложиться спать, он затащил гитару к себе на второй ярус. Она заняла в его кровати столько места, что спать Жан А. мог только на боку, придвинувшись к самому краю — его спина нависала над пропастью, и каждое движение отзывалось дребезжанием струн.

— Ты что, всю ночь будешь бренчать на своей дурацкой кастрюле и не давать мне спать? — не выдержал я.

— Ты ничего не понимаешь! — ухмыльнулся он. — На гитаре мало играть, ее еще нужно приручить!

Слово «приручить» напомнило мне о Диаболо и о том, как я приручил его, — именно я, а не кто-нибудь еще, — и у меня на глаза навернулись слезы. Из-за Жана А. мой кот никогда не спал со мной в одной комнате, на одной кровати, а теперь было уже поздно.

— И знаешь что? — не унимался мой старший брат. — Я создал поп-группу!

— Подумаешь! — буркнул я.

Но любопытство вскоре взяло верх.

— Свою поп-группу? И с кем же?

— С самим собой, — с гордостью ответил он. — Это сольная группа. Называется «Джон Эй энд зе Тостерс».

— «Жан А. и Тостеры»? Что за бредовое название!

Сидя в кровати, он в кромешной темноте принялся бренчать что-то невразумительное на своей гитаре. Тыдынц! Тыдыщ! — донеслось с верхнего яруса.

— Ладно, все, заткнись, — сказал он. — Ты мешаешь мне сосредоточиться.

Я пожал плечами.

— Слушай, чурбан, — прошептал я. — И как ты собираешься ее приручать, если не знаешь ни одного аккорда?

В ответ до меня донеслась еще одна пулеметная очередь тыдынцев и тыдыщей, а потом братец начал дергать за отдельные струны, отчего те жалобно повизгивали. Я зажал уши: звук был похож на скрежетание мелом по доске.

— Так-то получается не очень, — объяснил мне Жан А. — Но если врубить усилитель на полную мощность и осветить сцену лучами стробоскопов, это будет мегахит!

Особенно невыносимо стало, когда он начал петь. У него и без пения-то голос ломался и все время скакал с одной высоты на другую, а тут…

— Лавью, ду-би-ду-у! (Тыдынц! Тыдыщ!) Лавью биду-ду, ду ю лавми! (Тыдынц! Тыдыщ!)

Я с головой забрался под подушку, чтобы не слышать продолжения песни.

— Ну, что ты об этом думаешь? — спросил Жан А. после заключительного триумфального тыдынца.

— Честно? — спросил я. — По-моему, папа был прав — лучше бы ты занялся флейтой.

— В конце года я дам в школе концерт, — не обращая внимания на мои слова, сказал Жан А. и спрыгнул ко мне на нижний ярус. При мысли о грядущем концерте он прямо-таки дрожал. — Исполню собственные вещи, а на заднем плане будут прыгать девчонки на подпевках.

Он зажег лампу на письменном столе и сидел там, дрожа как безумный, с босыми ногами, которые выглядывали из слишком коротких пижамных штанин.

— «Джон Эй энд зе Тостерс»! Представляешь?! На выручку от концерта я куплю себе аккумулятор и отправлюсь в мировое турне по всей Франции!

— А кого это ты «лавью ду ю лав ми»? — поинтересовался я.

Жан А. запнулся и растерянно посмотрел на меня.

— В с-с-смысле? Ты о чем? — стал спрашивать он, как будто сам не понимал, о чем я.

— Ну, девчонка в песне, — ответил я. — Ты думаешь, я совсем ни бум-бум в английском, да? Думаешь, ты один тут Джон Эй, а остальные — чурбаны? Небось, посвящаешь любовные песенки Изабели, своей школьной подружке?

Жан А. за секунду стал пунцового цвета.

— Ты что, заболел? — накинулся он на меня. — Во-первых, она мне никакая не подружка, а во-вторых, она пересела за другую парту.

— Значит, теперь у тебя новая соседка?

— Да. Ее зовут Мари-Пьер. Я хочу напомнить тебе, что я единственный мальчик в классе латыни.