Вишенки

– Вот и хорошо. Я давно готовился к этому разговору, и время его настало, пришло.

Огромный номер в гостинице «Астерия», обставленный мягкой мебелью с позолотой, увешанный персидскими коврами, глушил, делал ещё более мягким, доверительным и без того глуховатый голос купца первой гильдии, поставщика Двора Его Императорского Величества.

– Дай слово, Макарушка, что всё, о чём ты сейчас услышишь из моих уст, уйдёт с тобой в могилу.

Макар молча встал, трижды перекрестился, преданно уставившись в хозяина.

– Верю. Потому и буду говорить. Садись, сынок.

Руки старика лежали на столе, пальцы слегка подрагивали, отбивая дробь на столешнице.

– Скажи, Макар, тебя никогда не удивляло, что ты, сын садовника из деревни Борки, затерянной в лесах, вдруг оказался в приказчиках поставщика Двора Его Императорского Величия?

– Да, Егор Егорович, – чуть наклонившись вперёд и склонив голову, ответил Щербич. – Я и сейчас не верю в это.

– Хорошо. Правильно. Как-то мы с тобой говорили, и в той доверительной беседе ты сказал, что душа твоя не лежит к торговле, что тянет тебя в родные места, на землю. Я это запомнил. Ты не изменил свое мнение, желание? Впрочем, меня ты не обманешь: я всё это время наблюдаю за тобой. Да, ты хороший исполнитель, но душой, мыслями ты не с торговлей, хотя и делаешь свою работу без претензий с моей стороны. Но души нет в работе, без души всё это ты делаешь. Иногда смотрю, а она у тебя мается, ищет чего-то, трепещется, как пташка Божья в клетке золотой. Так как, на землю так и тянет, не лежит душа к купечеству?

– Нет, – твёрдо ответил Макар, смело, открыто глядя купцу в глаза. – Я и теперь во сне вижу и речку Деснянку, и деревеньку нашу, лес, людей, среди которых прошло моё детство. Там похоронены мои папка и мамка, жена Клавдия. Там, наконец, живёт и воспитывается мой сын с няньками.

– Хорошо, – снова произнёс Егор Егорович. – А теперь самое главное. Ты слушай, ничему не удивляйся и не перебивай, дабы мне не сбиться, не упустить чего.

Когда-то, по молодости, я влюбился, не смотри так на меня, Макарушка! Да-да! И я был молодым и влюбился как самый последний гусар, потерял голову от одного только вида такой же молодой и юной паненки Ядвиги. Мы с отцом моим, Егором свет Ивановичем, царствие ему небесное, проезжали через Польшу и заночевали в захолустной деревеньке, на постоялом дворе. Вот там я и увидел дочь конюха Ядвигу, и всё! Понял: без неё свет белый не мил. У тебя такое было? Впрочем, чего ж спрашиваю? Я же знаю, что после смерти Клавдии ты так и не женился больше. Так о чём это я? Ах, да.

Наверное, так полюбить можно только в молодости. Нам с ней хватило одного разговора, одной встречи. И я её выкрал! Не поверишь, Макарушка, я её выкрал! Зимой вернулся туда один, усадил в возок, и по морозу на перекладных мы прибыли в Санкт-Петербург.

Папашка-то мой уже был к тому времени поставщиком Двора. А тут его недоросль решил жениться на простолюдине, да ещё и другого вероисповедания. Каково, а?! Ни в какие рамки не вкладывается, не влезает. Нельзя-с! Не положено-с!

Пробовал отговорить меня мой родитель, даже, стыдно вспоминать, поколотил тростью, и не один раз, но не тут-то было! Порода, знаете ли. И пришлось ему, бедному, испрашивать разрешения у самого государя! А куда деваться? Наследник-то я, и один! Да-да, Макарушка, вот так я и обвенчался. Родился сынок у нас Алексей, ты знаешь его. Да-с, вот такие дела.

Воспоминания растревожили старика, взволновали. Загорелись глаза, заблестели, взялось румянцем лицо. Расстегнул жилетку, вылез из-за стола, перешёл в кресло.

– Иди сюда, Макарушка, продолжим.

Уселись в мягкие, роскошные кресла, помолчали малость: рассказчик, видимо, собирался с мыслями, слушатель не обмолвился и словом, ждал.

– Твоего родителя как величают? – спросил старик.

– Егор Егорович, как и вас, – не поняв, куда клонит хозяин, ответил приказчик.

– Вот-вот, Егор Егорович. Всё правильно. Тёзки мы.

И снова замолчал.

– Ага, слушай дальше. В Могилёве познакомился я с Казимиром Казимировичем Буглаком, знаешь такого. Это было лет пятьдесят назад. Пригласил он меня к себе в гости, отвлечься от трудов праведных, от Ницц, от заграниц разных, вдохнуть воздуха родного, русского. Не отказал я и как-то после Троицы прибыл в Вишенки к пану Буглаку.