Вишенки

Неожиданно в своём доме встретила Макара Егоровича Щербича, Ефима не было.

– Вот, хозяюшка, извини, что у вас обитаю.

– А Ефим где?

– Не пугайся, Глафира, но муж твой в районной тюрьме сидит. Такие, брат, дела. Сходи пока до сестры, пускай она тебе всё расскажет. Но ничего страшного нет, даст Бог разберутся, отпустят.

Даже не умыв лицо с дороги, кинулась к соседям. Кольцовы сидели за столом, собирались обедать. Данила нарезал хлеб, хозяйка ставила на стол глубокую глиняную чашку холодника из щавеля. Детишки облепили стол, жадными глазами наблюдали за родителями, ждали. А их уже было восемь, девятый вот-вот готовился появиться на свет.

– И слава Богу, – засуетилась Марфа вместо приветствия при виде сестры. – Как раз к обеду поспела. Проходи, садись.

– Некогда, некогда, – стала отнекиваться Глаша. – Вы мне лучше расскажите, что с Фим кой.

– Вот сейчас покушаем, и я тебе всё обскажу. Только ты не волнуйся, не переживай, – сразу успокоил гостью хозяин. – Страшного ничего нет, но неприятно. Разберутся, и придёт твой мужик. А пока садись за стол.

– Да у вас и так места не хватает. Может, я позже приду?

– Нет-нет, – запротестовала хозяйка. – Присядь к окну, я тебе в отдельную посудину плесну. Поешь с дороги. Вряд ли Макар Егорович приготовил что-то у вас дома.

Пришлось подчиниться, да и голод давал знать. Почитай, последние двое суток перед домом во рту маковой росинки не было. Всё домой спешила. Да и нечего было есть. Всё, что было в котомке, утащили в поезде перед районным центром.

Экономила всю дорогу, сама в жадобку питалась, сидела на одних сухарях с кипятком, рыбку вяленую и солёною, несколько кульков с сушёной ягодой морошкой думала привести для гостинца, а оно вон как.

И отвернулась-то буквально на мгновение, а котомка исчезла. Кинулась туда-сюда искать, да что толку. Оно и неудивительно: такая толчея в вагоне, того и гляди, сама потеряешься.

Молчали, только стук ложек о чашку, да шмыганье носами стояли в хате.

Наконец, Данила вылез из-за стола, подался во двор, на ходу вытащив кисет. За ним вышла Глаша, чуть позже подошла и Марфа, присела на порожек, с интересом уставилась на сестру.

– Сядь рядышком, Глашка, соскучилась я по тебе. Дай наглядеться.

– Где уж тебе скучать, – ответила сестре, но всё же села. – Вон за стол уже не вмещаются, а ты говоришь – скучать.

Паутина бабьего лета колебалась на слабом ветру, зацепившись за плетень. Стаи птиц кружили над деревней, готовились к отлёту в тёплые края. Листья на деревьях, кустах пожухли, приобретали жёлто-серый, а на черёмухе и чистый жёлтый цвет. На вершинах берёз ещё сохранилась летняя зелень, но того, первородного зелёного цвета уже не было, и сами листочки вот-вот должны были облететь, исчезнуть, уйти в небытие.

Куры по-хозяйски сновали под ногами, утки сидели у корыта с водой, попрятав голову под крылья.

– Исхудала вся, бедненькая, – Марфа прижалась к сестре, коснулась губами головы. – Хорошо ли сходила? Опасностей не было?

– Потом, потом, сестрица. Вы мне про мужа моего расскажите. А я потом всё расскажу, успеется.

– Тогда слушай, – Данила присел у стенки на корточки, выдохнул густую струю дыма. – В аккурат сразу после твоего ухода начались у нас такие непонятки, что сам чёрт ногу сломит.

Оказывается, после посевной ни с того ни с сего арестовали председателя Слободского сельсовета, куда входят деревни Борки, Вишенки, Пустошка и Руня, товарища Сидоркина Николая Ивановича. Приехали люди из района с милицией и увезли в тюрьму. И мужик-то вроде неплохой, но кто его знает? И партиец, и на советской работе, а вот видишь, как оно бывает. Тут сам с собой не всегда в ладах, а что говорить о чужом человеке?

Правда, слухи до сих пор ходят, что районному начальству не нравится, как обошёлся Сидоркин с Макаром Егоровичем. Мол, пригрел врага народа, взял под крыло переродившегося буржуя, дал работу, его ставленниками заполнил все должности в сельсовете. Вот и Ефим руководит винокурней, и Данила в саду при тёплом месте. И ещё что-то. В общем, на собрании разнесли работу председателя Николая Ивановича в пух и прах. Припомнили и восстание в Пустошке. Не доглядел, мол, председатель. Хотя когда оно было? Быльём всё поросло, а поди ж ты, через сколько времени вспомнили. Ругали сильно, принародно. Данила не запомнил всех заумных слов, которыми обзывали Сидоркина, но какой-то утопист и соглашатель. И ещё какие-то слова, на слух гадкие, недобрые.

Рассказчик несколько раз смачно сплюнул, заматерился.

– Это ж как понимать? Раз человек хорошо работает, люди уважают, так сразу и враг?

Там же, на сходе сняли с работы Ефима и Данилу. Всё! Сейчас они безработные, кулаки, итить его в коромысло, как говорит дед Прокоп.

– И слово-то какое придумали? Кулаки! Это какой же я кулак? – возмущался Данила. – Детишек полная изба, земли две десятины, моих родителей да Марфина, два вола на две хаты, конь. Всё! Всё-о-о! Чего ж им от нас надо?