Вишнёвое дерево при свете луны

Арба уже отчётливо была видна на дороге и приближалась всё ближе и ближе. На козлах её сидел мужчина и щёлкал орешки. Иногда одно колесо попадало в яму, погонщик кричал на быков и потом снова выпрямлялся. Арба уже почти поравнялась с нами, но погонщик не обращал на нас почему-то никакого внимания. Метиа продолжала сидеть на камне, исподлобья глядя на мужчину, наклонявшегося то в одну, то в другую сторону. Я хотела ещё раз сказать Метиа: «Вставай!», но она вдруг свалилась с камня на землю, схватилась за живот, ужасно скривилась и с криком: «Ой, мамочка, помогите!» — начала кататься по земле.

Погонщик привстал с козел, соскочил с арбы и подбежал к нам. Я бросила корзину, опустилась на колени и обхватила Метиа.

— Метиа! Метиа! — кричала я.

Погонщик подошёл к нам, сел на корточки и положил ладонь на лоб Метиа, словно проверяя, нет ли у неё температуры.

— Что случилось, детка, что с тобою? Как вы тут оказались? Вы чьи? Куда идёте?

— За хлебом идём! К дяде Георгию идём! — ответила я и почувствовала, как у меня задрожал голос.

Погонщик поднял Метиа, понёс к арбе и положил на свежескошенную траву, которая лежала на арбе.

— Успокойся, детка, успокойся, — повторил погонщик, — я сейчас отвезу вас к Георгию. Или может быть, вас домой отвезти?

Метиа подняла голову, словно соображая, куда лучше поехать, но затем опять откинулась на сено и сказала:

— Нет, лучше уж к отцу отвезите нас.

Обессиленная от страха, я еле вскарабкалась на арбу и села рядом с Метиа.

Арба и без того шла медленно, а теперь мне вообще казалось, что быки топтались на одном месте, будто и колёса не крутились. В душе я умоляла быков идти как можно быстрее, но они продолжали топтаться на одном месте.

Покачиваясь в такт еле движущейся арбы, Метиа иногда стонала и почему-то прятала лицо в траву. Наконец-то мы стали медленно приближаться к пекарне, потому что вдруг ветер донёс до нас запах хлеба. Тётя Буциа считала запах хлеба самым прекрасным запахом на земле. Прежде чем откусить от ломтя, она долго нюхала его, качала восхищённо головой и причмокивала губами. После её слов я тоже стала по-другому относиться и к хлебу, и к его замечательному запаху.

— Ну, мы скоро приедем или не скоро? — спросила Метиа погонщика.

— Ещё немного потерпи, детка, и приедем… Болит ещё или полегчало? — спросил погонщик. — Не дай бог, аппендицит… Или чего съела вредного?..

— Да нет, мне, кажется, полегче… — сказала Метиа и села, но на меня она по-прежнему не смотрела.

Запах свежеиспечённого хлеба накатывался на нас, ну прямо как волны.

Показался домик, выкрашенный в белый цвет.

Перед домом, на длинной скамье, под единственным деревом, сидел дядя Георгий, на нём был белый фартук. Увидев нас, он заулыбался и встал.

— Твой ребёнок меня чуть с ума не свёл, — пожаловался погонщик.

Метиа с трудом сошла с арбы.

— Что с тобой, дочка! — испугался Георгий.

— Папочка, — сказала жалобным голосом Метиа, — дай мне хлеба… Я проголодалась…

— А что же всё-таки случилось с этой окаянной притворщицей? — повернулся ко мне дядя Георгий.

— У неё живот заболел, — пояснила я, — и она…

— И я чуть не умерла… — не дала закончить мне мои слова Метиа.

Дядя Георгий укоризненно поцокал языком, вынес из белого дома два высоких круглых каравая, один положил в мою корзину, а другой положил в корзину Метиа. Я поблагодарила дядю Георгия, а деньги отдать ему постеснялась и положила их в руку Метиа. Затем я сказала, покраснев:

— Тётя Писти нас тоже попросила принести ей хлеба, но мы… мы сказали, что идём на пастбище…

Дядя Георгий посмотрел подозрительно на свою дочь, развёл молча руками — что, мол, поделаешь с этой выдумщицей — и ещё вынес из белого дома круглый хлеб и положил мне в корзину. Я поблагодарила его, дядя Георгий довольно засмеялся и, погладив меня по голове, сказал:

— Хлеб вкусный, так что в дороге будьте осторожны, не объешьтесь, а то опять… животы заболят…

— Счастливо оставаться, батоно, — сказала Метиа, обнимая отца, целуя и моргая ему глазами так, будто хотела сказать: «Я вам ещё всем такого напридумаю». Затем она поставила корзину на плечо, и мы пошли с ней обратно в деревню.

Метиа без оглядки шла впереди меня, даже не разговаривая со мной, и так, как будто бы с ней недавно ничего такого и не случилось. Я продолжала на неё сердиться и поэтому старалась отстать. С просёлочной дороги мы спустились к речке, перепрыгивая с камня на камень, и только вышли на тропинку, как вдруг Метиа поставила корзину на землю…

— Что случилось? — подозрительно спросила я. — Неужели опять заболел живот?..

Метиа снова схватилась за живот, но на этот раз уже от смеха. Она перестала смеяться так же внезапно, как и начала, и сказала серьёзно:

— Я её прокатила на арбе, и она же сердится!

— На арбе нас прокатила не ты, а погонщик, — ответила я, — и для этого не нужно было устраивать целый спектакль… какой ты устроила. У меня вот сердце до сих пор, как лягушка, прыгает в разные стороны. Артистка ты!..

После этих слов Метиа присела возле своей корзины на корточки и долго сидела так, думая серьёзно, как взрослая. Затем она сказала: