Вишневые воры

Мне нужно было поскорее успокоиться. Я была не готова пререкаться с ней. Кричать на нее, угрожать… было ясно, что это не поможет. Мне нужно было время, чтобы понять, что делать дальше и вовлекать ли в это отца, который все еще был в Калифорнии. Зили улетала в понедельник – если, конечно, она нашла паспорт. У меня в запасе было несколько дней, и я ухватилась за них как за спасительную соломинку.

Сев в машину, я осознала, что все еще держу в руке яблоко, но аппетита у меня больше не было. Я отдала его Зили, и она вгрызлась в него как ни в чем не бывало.

– Ты чего так долго? – сказала она.

Я завела машину и уставилась вперед, не желая смотреть на нее. Она была счастлива; видимо, она думала, что влюблена. Впереди ее ждал Рим, и она убедила себя, что и после этого у нее есть будущее. Я должна была вернуть ее с небес на землю, но делать это нужно было осторожно.

– Хочешь, поужинаем вечером вместе? – спросила я. – Можем встретиться на вокзале, сесть на поезд, доехать до машины и отправиться на побережье в тот ресторан морской кухни, где мы были прошлым летом.

– Там, где подают запеченные половинки моллюсков? И лимонный кекс? Я с удовольствием. – Она мило мне улыбнулась, и я хотела улыбнуться ей в ответ, чтобы она ничего не заподозрила, но не смогла. Казалось, она искренне обрадовалась возможности поужинать со мной. Видимо, решила, что это будет прощальный ужин. Вопрос был лишь в том, собиралась ли она сказать мне об этом.

Не покидайте меня, леди 1957

1

Все утро мы с классом провели в Музее современного искусства, рассматривая подсолнухи Ван Гога: целую стену восхитительных желто-золотых вспышек, которым от времени ничего не сделалось. Выставка путешествовала по миру, и она состояла не только из картин с подсолнухами, но именно они меня заворожили.

Работы Ван Гога не были сугубо реалистичными, но на абстрактный экспрессионизм они тоже не походили; это было нечто среднее: узнаваемая, но немного искривленная реальность. Примерно так я чувствовала себя после звонка той женщины из бюро путешествий – я была шокирована и смотрела на мир, будто бы сквозь дымку. Неудивительно, что в то утро я почувствовала особую связь с Ван Гогом и его особым взглядом на этот мир. Мне хотелось затеряться среди этих подсолнухов, этих ирисов, маргариток и маков. Цветы всегда приносили утешение.

После музея мы с классом пошли в пиццерию. Мои сокурсницы наслаждались поздним ланчем и обсуждали планы на август, а я сидела и думала о том, правда ли Зили пошла в Блумингдейл. Моя ярость переросла в удивление – я и не думала, что Зили способна на такую изощренную скрытность, – а потом ко мне снова вернулся страх, мой давний попутчик. За ужином я не стану с ней ссориться, не буду кричать, но моих вопросов она избежать не сможет. Мы просто поговорим, и я попытаюсь понять, почему она считает, что может вот так взять и сбежать с Сэмом Кольтом или с кем бы то ни было. А потом я найду способ, чтобы отговорить ее.

После ланча мы отправились в галерею на Девятой улице, недалеко от Вашингтон-Сквер-парка, принадлежавшую одному парижскому приятелю Нелло. Галерея занимала первый этаж краснокирпичного особняка. Кроме нас, в тот день там никого не было, что, наверное, было к лучшему – мои сокурсницы не стеснялись в выражениях, и мне было бы неловко, если бы их комментарии услышал кто-то еще.

Картины, выставленные в главном зале, были бесконечно далеки от Ван Гога. Они были созданы одним автором – многообещающей французской художницей Люсетт Туссен, которая впоследствии станет довольно знаменитой. Все работы походили одна на другую и были выполнены в оттенках черного, белого и серого; казалось, что с них сняли верхний слой, – здесь не было живых, ярких цветов с картин Ван Гога. Разум художницы, в котором мы очутились, представлял собой мрачное, наводящее ужас место. На каждой картине было изображено лицо одной и той же пожилой женщины; его призрачный контур возникал из черной пустоты, в которой, казалось, притаились летучие мыши. Леденящие душу глаза женщины смотрели на что-то за пределами видимости зрителя, на что-то, что до смерти ее испугало. Она выглядела одновременно безобразной и ранимой, как тот персонаж с работы Гойи «Сатурн, пожирающий своего сына» из серии «Мрачные картины». Я отшатнулась. Было очевидно, что Люсетт не боится заглядывать туда, где ей предельно некомфортно.

Я шла от картины к картине, разглядывая известково-белое лицо женщины и ее исполненные ужаса глаза. Невольно я подумала о Белинде, блуждающей в ночи, преследуемой жертвами чэпеловского оружия. Вот уже несколько лет я не слышала маминых криков, но сейчас они звенели у меня в ушах – колыбельная моего детства.

– Спать я теперь точно не буду, – сказала Сьюзен, на которой была очередная обтягивающая футболка, на этот раз с небольшим шарфиком, повязанным вокруг шеи на манер платка. – Лоуис вышла на улицу покурить. Говорит, ее мутит от просмотра всего этого.

– А по-моему, это очень убедительные работы, – сказал подошедший к нам Нелло.