Вишневые воры

– Мы все потрясены случившимся. Но, как бы там ни было, я считаю, что твой отец не должен был скрывать это от тебя.

– Да, – сказала я, удивившись, что она критикует отца за его спиной – раньше она себе такого не позволяла.

– Мы с миссис О’Коннор все глаза проплакали. Со смерти Дафни прошло так много времени, что мы думали… – Она замолчала, достала из сумочки платок и утерла глаза. – Мы надеялись, что кошмар закончился.

– Я рассказала доктору о том, что произошло с сестрами, о том, как они умерли, но он мне не верит.

Доуви нахмурилась.

– Он приходил вчера вечером, пытался что-то выведать. Долго говорил с твоим отцом, но я не знаю о чем.

– Но вы-то знаете, что случилось с сестрами? – Мне нужно было подтверждение от нее.

– Конечно, знаю. И не стоит тебе так уж беспокоиться: моя мать всегда говорила, что доктора мало разбираются в женских делах.

Мне вдруг захотелось, чтобы Доуви поговорила с врачом, подтвердила мою историю, но я понимала, что в этом случае он заберет в клинику и ее тоже.

– Ты, я вижу, времени зря не теряешь, – сказала она, указав на стену за моей спиной.

– Они наверняка все это закрасят, когда я уеду.

– Твой отец сказал, что завтра везет тебя в «Фернхоллоу». Поэтому я здесь. Примчалась, как только услышала об этом. – Она подняла мою сумку поставила себе на колени, положив руки сверху. – Недавно я ездила к твоей маме. Рассказала ей, что решила вернуться в Ирландию. В прошлом году моя сестра овдовела, а у них с мужем ресторан в Голуэе. Поеду ей помогать. Уверена, там мне будет хорошо.

Я никогда не думала о том, что Доуви может уехать. Она казалась мне неотъемлемой частью «свадебного торта».

– Миссис О’Коннор тоже уезжает, она уже уведомила твоего отца. Теперь, когда Зили больше нет, а ты… – Она искала слова, деликатно описывающие мою ситуацию.

– Отправляюсь в психиатрическую клинику.

– Да, в общем, мы с ней больше не хотим здесь оставаться. Мне было непросто жить в этом доме и в лучшие времена, а они давно прошли.

Я подумала о доме, в котором никого не осталось, кроме отца, и о могилах на участке. Мертвых больше, чем живых.

– Когда я разговаривала с твоей мамой, она попросила меня об одной услуге, поэтому я и примчалась к тебе сегодня. Белинда отдала мне свою брошь, ту, которую она всегда носила.

– Брошь Роуз.

– Да. Она попросила меня отвезти ее в Нью-Йорк и продать в ювелирном магазине, и на прошлой неделе я так и сделала. – Доуви наклонилась и зашептала, поскольку дверь была открыта. – В твоей сумке – конверт с тысячей долларов наличными.

– Для меня?

– Еще там письмо от Белинды, в нем все объясняется. – Она встала, вручила мне саквояж и взяла свою сумочку. Мне было жаль, что она так быстро уходит, и я попыталась встать.

Но вместо этого она нагнулась ко мне и обняла, пока я все еще сидела, а потом быстро поцеловала в щеку.

– Я не родня тебе, – сказала она, – поэтому не буду бросаться громкими словами о том, что любила тебя как родную дочь. На это я не имею права. – Она обхватила мое лицо ладонями. – Но знай, что в моей жизни не будет ни дня, когда я не думала бы о тебе и твоих сестрах.

Она ушла, и вокруг меня образовалась пустота. Ведь Доуви все видела. В ней хранилось знание о том, что случилось с сестрами Чэпел, все эти маленькие частички нас. Никто другой в эту историю не поверил бы, а теперь она увозила эту ценную информацию очень далеко, на другую сторону Атлантики.

Частички меня хранилась у моих сестер, и они были погребены вместе с ними. Я боялась, что с отъездом Доуви от меня вообще останутся лишь разрозненные кусочки.

Тогда я впервые отчетливо это осознала: Айрис Чэпел скоро перестанет существовать.

Оставался лишь один вопрос: как именно это случится?

7

Тем вечером я не стала читать письмо Белинды. Она там наверняка прощается со мной, и после всех волнений я была не в состоянии это читать. Но сумку я открыла, проверив содержимое. В ней были два конверта: один с письмом, другой – с пачкой денег – и все те вещи, которые я взяла на память о сестрах: флакон лавандовых духов, кольца, книга стихов Каллы, «Белый ирис», семейная фотография в рамке и остальные вещи. Во внутреннем кармашке я обнаружила еще один конверт – на нем узнаваемым почерком Доуви было выведено «Зили», а внутри – каштановый локон Зилиных волос, аккуратно перетянутый белой лентой.

Я достала из сумки картину и поставила ее на стол, прислонив к стене, чтобы ее было видно издалека. Она была небольшого размера, но все равно добавляла цвета в стерильное однообразие моей палаты. Я истосковалась по цвету.

В тот вечер, пока я ела ужин, Брюэр сидела на диване и развлекала меня выдержками из книги детских имен.

– Как насчет Донны? – спросила она. – Тебе нравится? Здесь пишут, что это имя означает «леди».

– Нормально, – безразлично сказала я.

Она лукаво посмотрела на меня и преувеличенно вздохнула.

– Некоторым сложно угодить, – сказала она и снова принялась переворачивать страницы.