Вишневые воры

– Сильвия, – сказала тогда Лола, отложив газету. – Давай прогуляемся? – Должно быть, я казалась ей каким-нибудь монстром – перед ней была женщина, которая не плачет, узнав о смерти родителей. Но у Сильвии Рен не было родителей. У нее были одни лишь острые углы.

– Со мной все хорошо, – сказала я. – Я просто хочу поработать.

Искусство было моим единственным языком, единственным способом выразить эмоции, но для того, что я чувствую сейчас, одного искусства недостаточно.

«Посвящается Грейс – автору, больше не анонимному», – написала я тогда на обороте «Пурпурного ириса». Но разве все эти годы я не была именно им – анонимным автором? Может быть, Сильвия Рен – синоним анонимности. В конце концов, я никогда не подписывала свои работы настоящим именем. Элайза Мортимер напомнила мне о том, что я на самом деле призрак.

Я встала, подошла к книжным полкам и быстро нашла, что хотела, – недавно прочитанные мной мемуары Джонни Маркиза. Художник примерно моего возраста, хоть и не такой знаменитый, Маркиз в молодости (которая у мужчин растягивается как минимум до сорока лет) был известен не только своим искусством, но и своими выходками – он участвовал в буйных вечеринках в ночных клубах Манхэттена, разносил в клочья гостиничные номера, а однажды, в семидесятых, даже пытался угнать самолет, угрожая пилотам, как потом выяснилось, водяным пистолетом. Достигнув преклонного возраста, он решил остепениться, женился на девушке, годившейся ему во внучки, и своей старой, серой спермой, у которой давно истек срок годности, произвел на свет череду детей. В наши дни такое считается смелым и оригинальным.

Я перевернула книгу, ища название выпустившего ее издательства. Увидев внизу знакомый символ «H&V», я вспомнила: «Харт и Водрей». Это самый престижный в США издатель книг художников и о художниках. Я представила, что будет, если они выпустят мои дневники. Им придется сделать шаг в сторону от излияний Маркиза и ему подобных. Моя история будет совсем другой.

Размышляя об этом, о возможности поделиться своей историей, я вспоминаю стихотворение Мюриэл Рукейзер, посвященное моей любимой художнице Кете Кольвиц. В особенности эти строчки:

Что бы случилось, если бы одна женщина рассказала правду о своей жизни?

Тогда бы мир раскололся.

Я всю жизнь убегала от прошлого, боясь, что если я соглашусь с его правдой, то мир – не весь мир, а мой мир – расколется. Я боялась, что во мне раскроется такая глубокая бездна, что я из нее уже никогда не выберусь. И отчасти я была права. Я написала свои дневники, и эта бездна поглотила меня целиком и полностью. Но, к моему удивлению и облегчению, там, внизу, я увидела свет.

Этот свет помог мне совершенно ясно понять, что я должна сделать. Я должна рассказать правду о себе, о маме и сестрах. Часть этой истории отражена в моих картинах, а дневники расскажут остальное. Тогда я стану цельной; тогда я смогу выбраться из бездны.

Я позвонила по нью-йоркскому номеру Ребекки, осознавая, но игнорируя тот факт, что я ей порядком надоела.

– Вы можете кое-что для меня сделать? – сказала я, когда она взяла трубку. – Я написала мемуары и хотела бы, чтобы «Харт и Водрей» их напечатали.

– Вы написали историю своей жизни? – недоуменно спросила Ребекка.

– Жизни до моих двадцати лет.

– То есть о тех временах, когда вы еще не были знаменитой?

– Это все равно моя жизнь, Ребекка, – привычно огрызнулась я. – Если люди хотят узнать меня, история о моем детстве – неплохое начало, – добавила я. Это, впрочем, справедливо в отношении каждого человека.

– Сказать, что я ошеломлена, – значит ничего не сказать, – ответила Ребекка. – Вы же горой стояли за неприкосновенность вашей частной жизни. Ваши мемуары будут стоить целое состояние.

– Наверное, – сказала я, – но деньги меня не интересуют.

Она рассмеялась.

– Ох, Сильвия. От других своих клиентов я таких слов никогда не слышала. Вы прекрасны. Правда.

– Это вряд ли, – сказала я.

– Что я должна сделать?

– В моей жизни кое-что происходит, – сказала я. – Возможно, вы заметили.

– Да. – Она посерьезнела.

– Свои мемуары я записала в трех дневниках. Лола может связаться с моим агентом и договорится о публикации – как вы знаете, обычно она этим занимается. А вас я прошу пока сохранить эти дневники у себя.

– Не совсем понимаю.

– Если со мной что-то случится, я хотела бы знать, что их опубликуют. Мне важно это знать.

– Надеюсь, у вас все в порядке со здоровьем?

– Да, просто… – Мне было сложно облачать свои страхи в слова. – Если по какой-то причине меня уже не будет, я боюсь, что Лола не станет считаться с моим желанием опубликовать дневники. Она подумает, что это было спонтанное решение, что я не понимала, что делаю. И не захочет уничтожить мою репутацию.

– Уничтожить? – В голосе Ребекки послышалось беспокойство. – Но как…

– Не волнуйтесь, ничего ужасного я не совершила. Я не серийная убийца.