Вишневые воры

Вспомнив о предстоящем визите сотрудника Национальной галереи, я пошла в другой конец дома, чтобы забрать из Лолиного кабинета «Эбигейл Кэлишер». Все стены кабинета были увешаны картинами, постерами и фотографиями в рамках – так, что самих стен практически не было видно. На одной из стен прямо в центре висело относительно новое приобретение: большой обрамленный постер с ретроспективной выставки в нью-йоркском музее современного искусства, состоявшейся в феврале в честь моего восьмидесятилетия. «80 лет. Сильвия Рен: американская икона», – гласили большие черные буквы, размещенные над самой известной моей цветочной картиной: «Пурпурный ирис». Я отказалась вешать постер в своем кабинете – на слове «икона» меня передергивало от неловкости. Но Лоле, конечно, он приглянулся. «Мужчина бы из-за такого не смущался», – сказала она, как будто это имело какое-то значение.

На другой стене висела «Земля очарования», лепестки роз, та самая картина, которую я рассматривала в галерее в Нью-Йорке много лет тому назад. Тогда я увидела ее совершенно случайно, а ведь во многом благодаря ей я уехала в Нью-Мексико, и именно она отчасти определила то, какими будут следующие шестьдесят лет моей жизни.

На той выставке картину никто не купил, и ее вернули в Школу искусств, где выставили на продажу в магазине. Я увидела ее в первый же день, когда пришла поступать; она стоила всего около пяти долларов – в конце концов, она была нарисована анонимным студентом, и я сразу же купила ее. Это был первый предмет, поступивший во владение Сильвии Рен. Позже преподаватель сказал мне, что «анонимного автора» зовут Грейс. Грейс не стала подписывать картину, опасаясь, что муж увидит ее, поймет, что символизируют лепестки роз, и очень разозлится. Я с ней так и не познакомилась – за несколько недель до моего приезда в Санта-Фе ее муж вступил в ряды вооруженных сил, и они уехали в Техас, – но свой «Пурпурный ирис» я посвятила ей. «Посвящается Грейс, – написала я сзади карандашом, – автору, больше не анонимному».

Обычно я старалась не заходить в Лолин кабинет, даже когда я скучала по ней в дни ее отсутствия, поскольку здесь я чувствовала себя как в музее, посвященном моей жизни. Я осмотрела стены, разыскивая «Эбигейл Кэлишер», и обнаружила ее висящей справа от стола. Полное название картины – «Эбигейл Кэлишер в последний раз видит небо», но Лола называет ее просто «Эбигейл», словно они старые друзья. Эбигейл Кэлишер существовала в действительности – ее повесили после суда над салемскими ведьмами. Молодая, незамужняя женщина, делившая кров с подругой, она продавала лекарства из трав – мази, бальзамы, стимулирующие ликеры, что позволяло ей сводить концы с концами и что в конечном итоге привело к обвинениям в ведьмовстве. Лола прочла книгу об охоте на ведьм и рассказала мне об Эбигейл – ей казалось, что они в чем-то похожи с этой женщиной, которая тоже варила настойки и жила по собственному разумению, что обычно плохо воспринимается окружающими. Ее интерес оказался заразительным, и я написала эту картину – она стала единственным изображением Новой Англии в моем творчестве и выставлялась всего один раз, в 1980 году, в берлинском музее.

Самой Эбигейл на картине нет – зритель видит то, что видела она, когда стояла на эшафоте. Внизу собралась толпа – судя по всему, люди пришли поглазеть на казнь, но нам видны лишь верхушки их голов. Глаза героини видят небо, его глубокую гиацинтовую синеву – мне хотелось думать, что такого же оттенка были цветы в ее саду.

Я сняла картину со стены и сдула пыль с верхней части рамы. Не знаю, зачем Лола согласилась выставить ее в Национальной галерее, но я никогда не вмешиваюсь в ее решения. Именно она, а не я (боже упаси!) общается с кураторами по всем подобным вопросам. Я бы хотела, чтобы эта картина висела в моем музее, который уже перестал быть абстрактной идеей – теперь это был дом, только что купленный мной за пять с половиной миллионов долларов.

Сама я «свадебный торт» вряд ли когда-нибудь увижу. Я не покидала Нью-Мексико с 1987 года, когда мы с Лолой ездили в кемпинг в Йеллоустоун. Но мне нравится представлять Лолу в моем доме детства – деловитая, в защитной каске, она объясняет рабочим, что нужно сделать, чтобы восстановить прежние интерьеры и устранить ущерб, наверняка нанесенный дому фирмой Кольта.