Витающий в облаках

- Реваз Габасович, - сказал вдруг шофёр, - может, высадим их у овощного? Он же говорит, что местный - значит, дорогу знает. Это ведь крюк - до больницы! А?

- Да нет, Фёдор, - рассудительно сказал хозяин. - Давай уж довезём. Ещё умрёт человек.

- Ч-человек... - процедил шофёр и резче обычного притормозил перед поворотом.

Здесь, на углу Клюквенной и Фонтанной, кончалась промзона и начинался собственно город. Свет из витрины овощного ударил в левые стёкла машины, и Леонид впервые смог рассмотреть лицо девушки. Наверное, когда-то оно было красивым, это лицо. Оно и сейчас было бы красивым, если бы не мертвенная бледность и не отёчные мешки под глазами. Если бы свалявшиеся мокрые волосы, закрывшие лоб, не были так похожи на пук жухлой прошлогодней травы. Если бы эта чудовищная синяя жилка на виске была чуть-чуть незаметнее, а губы и веки чуть-чуть розовее. Если бы Леонид не знал, что в её бледных, голубовато-прозрачных глазах нет зрачков... Впрочем, сейчас её глаза были закрыты, а там, наверху, ему могло померещиться и не такое...

- Им и без того плохо, - рассудительно говорил Реваз Габасович. - Да ещё и ты добавил. Резкий ты, всё-таки, человек, Фёдор.

- А я уже извинился, - возразил шофёр. - И потом, я же не знал. Я думал, это тот самый. Ведь он на том самом месте стоял. И один.

Я тоже не знал, подумал Леонид и осторожно потрогал пальцами разбитый подбородок. Не надо было оставлять девушку на обочине, надо было так и держать её на руках, выходя на дорогу. И резкий человек Фёдор не принял бы меня за кого-то другого...

- Главное, стал посреди дороги и стоит, - продолжал шофёр. - Ну, думаю, приключений ищешь - сейчас найдёшь!

- Вот-вот, - осуждающе сказал Реваз Габасович.

- Да все они, порхачи!.. - с досадой сказал шофёр. - Вы, Реваз Габасович, добрый человек - а с ними нельзя быть добрым. Они сами не живут и другим мешают. Им лишь бы забалдеть и порхать - и гори всё огнём. Я бы их...

Шофёр говорил громко и зло - не столько для своего начальника, сколько для Леонида, и тогда Леонид разлепил спёкшиеся губы и спросил:

- А почему вы так уверены, что я "порхач"?

Шофёр не ответил, и некоторое время они ехали молча.

- Вот есть у нас детская художественная школа, - снова заговорил шофёр, обращаясь к хозяину. - ДХШ. Говорят, лучшая в области. "Местная правда" о ней каждый месяц пишет, в "Комсомолке" недавно было... А у меня сын - знаете, как рисует? Четырнадцать лет пацану, а... - шофёр восхищённо помотал головой. - Тестя нарисовал - как живой! Да я вам, Реваз Габасович, показывал, помните? Слева верблюд, а справа тесть, и друг на друга смотрят. Талант!.. Так он у меня в эту школу просится. То есть, пацан просится, а не тесть. А я не пускаю!

- Ну и зря, - равнодушно сказал Реваз Габасович. - Малец, действительно, способный.

- А я боюсь! - агрессивно заявил шофёр. - Я боюсь, что он там порхачом станет!

- Извините, не вижу связи, - не выдержал Леонид, но шофёр его опять не услышал. Или сделал вид, что не слышит.

- Краски - любые, пожалуйста, - продолжал он. - Мольберт ему купил складной, сверхлёгкий, в ДХШ таких нет. На альбомы по искусству ползарплаты уходит - плевать, не жалко. У нас соседка в книжном работает, я с ней специально договорился, чтоб оставляла. Невзирая на цену. Прошлым летом с женой в ГДР ездили - тоже половину фонда на альбомы извёл. Ничего не жалею. Но к Викулову - я ему сразу сказал - ни ногой. Потому что это не школа, а гнездо порхачей. Притон.

- Так уж и притон, - усомнился Реваз Габасович.

- Притон! Вы на их рисунки посмотрите: "Вид с птичьего полёта"! Я своему сразу сказал: увижу такой вид - выпорю.

- Простите, но вы говорите чушь! - вконец рассердился Леонид. Во-первых, чтобы нарисовать вид с птичьего полёта, совсем не обязательно летать. Немножко воображения, немножко...

- Держитесь, Реваз Габасович, сейчас тряхнёт, - громко сказал шофёр. Такая паршивая колдобина - либо на скорости, либо застрянем.

Тряхнуло, действительно, сильно, но Леонид успел приготовиться: привстал и упёрся лопатками в спинку сиденья, а девушку взял на руки. На всякий случай так и держал её на весу, пока "газик" не выкатился на ровный асфальт проспекта Нефтяников.

Больница была на другом краю города, в конце проспекта. Проспект был ровен и пуст, скорость можно было развить порядочную, и шофёр спешил выговориться. Громко, обращаясь к Ревазу Габасовичу, он высказывал Леониду всё, что он думает о "небожителях", об этих отбросах общества.