Витамин любви

– Совершенно верно, – сказала Лиза и вдруг поняла, где прежде видела это лицо. На плакатах хорошего качества, развешанных по всему городу в момент политической активности горожан. На экране телевизора в местных новостных блоках. Эти глаза, нос и губы можно было встретить и сейчас в бумажном растерзанном, ободранном виде на автобусных остановках и столбах, витринах дешевых продуктовых киосков и дверях забытых нежилых домов…

– Прошу вас, покажите мне, пожалуйста, ваши документы. Заранее прошу извинить меня за эту просьбу, – сказал он.

У него была особая манера разговаривать. Его слова словно летели, быстро, как бабочки. Голос был высокий, немного сипловатый, свистящий. Казалось, не только он сам по жизни, но и его слова при каждом обращении летят к своей цели.

Лиза понимала его. Если человек такого уровня пришел сюда, значит, у него случилась беда. И не просто беда, связанная со смертью близкого человека (о чем знал теперь уже весь город), а связанная с ним самим. Лично. Возможно, на карту поставлена его карьера. Иначе он не стал бы так перестраховываться, заранее рискуя обидеть своим недоверием человека, к которому решил обратиться за помощью.

Лиза с готовностью и очень спокойно выложила ему паспорта – свой и Глаши. Казалось, и Глафира узнала его или, во всяком случае, нисколько не обиделась на посетителя.

– Присаживайтесь, пожалуйста, Павел Львович.

И тут произошло вовсе уж неожиданное. Казанцев вдруг издал странный звук – какой-то судорожный, обрубленный всхлип, словно неимоверными усилиями ему удалось подавить в себе душившие его рыданья.

– Кофе? Или чай?

– Виски и бутерброд, – вдруг с готовностью произнес Павел Львович. – Не помню, когда ел. Чувствую себя, как автомобиль, в котором кончился бензин. А мне сейчас… да и потом тоже, чувствую, понадобятся силы.

– Глаша, принеси, пожалуйста, поесть и виски, – попросила Лиза. – А вы успокойтесь и расскажите, что с вами стряслось? Хотя… Конечно, я все понимаю. Примите наши соболезнования.

– Можно, я буду к вам обращаться просто – Лиза? Вы ведь жена моего хорошего знакомого, Димы Гурьева… Знаете, я мог бы обратиться к нему, вернее, даже позвонил ему, но он сказал, что как раз за десять минут до моего звонка он заключил договор с клиентом и срочно вылетает в Москву…

Лиза утвердительно кивнула головой.

– Да, я знаю. А оттуда – в Лондон.

– Поэтому я здесь. Знаю, что здесь и только здесь, в вашей семье, могу рассчитывать на помощь.

Глаша принесла бутерброды с колбасой, яйца под майонезом, икру и черный хлеб с маслом. Извинилась, что белого хлеба нет.

– Вот спасибо! – усталым голосом проговорил Казанцев и, немного расслабившись и даже успокоившись, что он среди своих, набросился на еду.

– Знаете, моя жена так вкусно готовит, а я ничего не мог есть. Ну, совсем ничего. Пил много. Вообще сходил с ума после смерти Милы. Никак не мог понять, кто и за что мог ее отравить. Хотя сразу сообразил, что эта несчастная женщина, их учительница по физике, вообще ни при чем.

Глаша плеснула ему виски в широкий стакан, и он выпил. Залпом. Потом снова принялся за еду.

– Да, сейчас… – Он, вспомнив что-то, встал, подошел к вешалке, на которой сушился его мокрый плащ, достал из кармана что-то маленькое и буквально вложил в руку Лизе. – Это вам. С этим я к вам и пришел.

На ладони Лизы лежала маленькая диктофонная кассета.

– Что это, Павел Львович?

– Вы поймите, я – публичный человек, но чтобы стать тем, кем я стал, мне пришлось пройти довольно долгий путь. Меня жизнь многому научила. И в первую очередь как себя обезопасить. Поэтому я записал все это на пленку. Как чувствовал. Не советую вам прямо сейчас прослушивать, потому что там все так мерзко и отвратительно… В деталях. Потом. А я расскажу вам сейчас так. Вкратце. Спасибо за еду. Вы, Глаша, просто ангел. Уверен, если бы каждая секретарша держала в холодильнике еду, мы все немного лучше бы работали. Мы же тоже живые люди.

Глафира унесла поднос с грязной посудой и остатками еды. Вернулась, села за стол, и Казанцев начал рассказывать.