Витебский сад (СИ)

  В июле тот же самый ПНД, не моргнув глазом, выдает ей чистую справку на фамилию Бунькова, которая нигде у них не значилась. Через три недели Кэт уже заселялась в общежитие ж/д техникума в одном из городков Ленинградской области. Комната была сырая, тёмная, окно выходило на склад, но душа Кэт ликовала - она поступила. Сама. Чудом.

  2.Мост в никуда.

  Катя поднялась с дивана обратно в 2009. Вышла на кухню в новом тонком халатике, еще пахнувшем краской. Рукава его были короткие, мама увидела, что все руки Кати изрезаны сплошными багровыми полосами. Там проглядывали бордово-розоватые кресты, копья, щетинистые стрелы. Раны эти Катя нанесла острым сколом старой суповой тарелки, специально ей разбитой. Протестуя самоубийством против несправедливого приговора, она надеялась не попасть в колонию. Тюремные врачи ее зашили и после пары месяцев наблюдения в больнице, где Катя еще душилась, глотала ложки, выбрасывалась из окна - отправили отбывать незаслуженное наказание с пометкой "особо опасна". Что ее и спасло.

  - Как же ты будешь жить с такими руками?!- всплеснула мама.

  - Ты лучше спроси, как я буду жить с судимостью - парировала Катя, - резко отдернув руку, - меня теперь даже в уборщицы не возьмут.

  Уборщицей Катю действительно не взяли. Она мыла полы в своей родной школе, болтаясь во все том же заколдованном прямоугольнике Витебского сада, но официально там числилась ее мама. Так продолжалось месяца четыре долгой, тусклой зимы. Однажды, гоняя швабру по длинному коридору, Катя услышала обрывок разговора о ней директора с секретаршей. Все они были люди новые и ее не знали.

  - Надо при случае как-нибудь ее убрать.

  Уходя с последней своей уборки, Катя горестно посмотрела на черные силуэты яблонь в пришкольном саду. Яблони за годы заметно ссохлись, скрючились, словно старухи в ожидании своей скорбной участи. Под деревьями валялись стопки сухих ветвей, наломанных ветром и аккуратно уложенных на субботнике. Когда-то и Катя собирала граблями листву под яблонями, фантазируя, как это могло раньше выглядеть, а классная руководительница, рина Игнатьевна, на нее кричала - Махеева! Ты чего задумалась? И класс смеялся. Жёлтый фонарь освещал коренастые стволы под слоем лишайников и ран. За все эти годы Катя так и не удосужилась точно разузнать, сколько на самом деле лет этим страдальческим деревьям? Может, они правда выросли из пней и корней Витебского сада, воскресив его вновь? Может, и в самом деле нет никакой смерти, а только тщательно завуалированное перерождение - вот как с Витебским садом? Одна огромная яблоня, ствол толстенный, не обхватишь - явно ж она старше школы! Или нет? Фантомы прошлого обманчивы. Не разобраться, что было на самом деле, а что уже дорисовало наше современное воображение. Витебский сад все же, хоть и звался садом, был парком, с преимущественно лиственными деревьями.

  Хотя фантомы иногда полезны. Ведь призрак вырубленного сада вытащил страдающую Катю тогда из бездны. Да, ее Витебский сад был во многом ненастоящим, большим и всегда яблоневым, хотя на самом деле он занимал немного места. Но сейчас этот самообман вдруг стал ей необычайно дорог и необходим - может, потому, что больше ничего не осталось в жизни? Катя погрузилась в прошлое, стала копать под корни, рыть носом, как роет барсук, натренированный вынюхивать под землей трюфели. Зачем? Чтобы через это прошлое найти себя. Сказать точно - вот я, Екатерина Бунькова, правнучка Ермолая Тимофеевича, пришедшего на станцию Орёл-товарный в голодный 1891 год и нанявшийся там в стрелочники. Вот мое родовое гнездо - дом у нынешнего ДК ЖД, где выбившийся в люди прадед держал лавку скобяных изделий и посадил там грушу. И эту грушу Кате показывала в 1991 году, почти через 100 лет, бабушка, когда они стояли в очереди за кастрюлями, которые так и не достоялись. Зима 1991 года была полуголодная, пустые полки, дикие очереди с драками, разнимаемыми милицией.

  И зима 1891 была плохая, вьюжная, прадед шёл пешком из деревни теперешнего Свердловского района - несколько хат у станции Домнино не доезжая Змиёвки. Он шёл вдоль путей, падал, лежал под снегом, слышал вой метели, ну и волков, разумеется, когда голодно, холера, всегда оживляются волчьи пасти. Но - поднимался и шёл снова, боясь отклониться от линии из двух железок, ставшей вдруг главными линиями в его жизни. И Катя теперь знала, отчего ей всегда нравился железнодорожный запах - креозота, нагретой стали, смазок, нефти и вид на гигантские серебристые бочки у Семинарской станции. Эти бочки служили ее прадеду, убегавшему из голодающей, охваченной мором, деревеньки, ориентиром - у станции Домнино тоже располагался крупный нефтесклад братьев Нобель. И цвёл Нобелевский яблоневый сад - не его ли пенное кипение Катя принимала во сне за призрак другого, более известного Витебского сада? Цветущие сады она любила больше всего на свете.