Витебский сад (СИ)

  Без Натальи Андреевны Кэт жила, словно разрубленная на куски змея. В школе все было плохо, хотя училась она хорошо. Бабушка на Бурова, раньше встречавшая внучку в воскресенья печеньем "хворост" или пирожками, стала ходить с соседкой в баптистскую церковь, построенную у бывшего завода УВМ. Теперь Кэт приезжала к ней на троллейбусе и читала баптистские журналы про Иисуса, топорно переведённые с английского. Говорить стало не о чем, связь распалась, бабушка казалась Кэт уже почти чужой. Но она все равно приезжала навещать - по другому поводу одну на "микрон" мама б не пустила. А так у Кэт появилась индульгенция. Поэтому, сев на 1 троллейбус, Кэт доезжала до бабушкиной улицы Бурова и, побыв у нее, шла себе спокойно дальше. Кварталы выше тогда еще не застроились, поэтому, кроме нескольких панелек на Раздольной улице и города гаражей - там был пустырь у Московско-Курской железной дороги. На "чужой" железнодорожной территории Кэт отводила свою измученную душу - падала на рельсы, изображая Анну Каренину, и моментально вскакивала, если рельсы начинало слегка потряхивать от приближающегося поезда.

  Потом настал новый мрачный период, когда едва ли не каждый свой день с весны и до поздней осени Кэт забиралась на Семинарский путепровод, лежала на крошащемся бетоне и думала - что же делать дальше? Все куда-то убегали, Машка готовилась поступать в ОГТУ, ездила на другой конец города к сильной репетиторше. Дружба их не то что прошла, просто стала кислая. Одноклассницы грезили карьерой фотомодели, ездили в центр "Бурда Моден". Кэт смотрелась среди них, наверное, белой вороной - она хотела работать на железной дороге. Денег в семье не было, об университете не мечтала. Железнодорожный узел в Орле умирал, почти каждый день Кэт видела, как рабочие в оранжевых жилетах крушат и ломают линии. Но оставшиеся рельсы еще вели невероятно далеко, и Кэт, как пустая оглашенная кукла, готова была идти по ним до краев горизонта.

  Наконец 9 классов позади, встревоженные абитуриенты рассматривают друг у друга новенькие аттестаты, хорохорятся, чтобы скрыть страх. Кэт волновалась, неся документы в приёмную комиссию железнодорожного техникума. Высокие потолки. Колонны. Приёмная комиссия беседует с абитуриентами негромким голосом, словно боясь разбудить мятущиеся души революционеров - семинаристов, учившихся в этом здании. Тётя в больших старомодных очках тщательно изучает из психоневрологического диспансера. Затем тихо наклоняется к ней, чтобы сообщить вполголоса:

  - К сожалению, мы не можем принять ваши документы. Железная дорога - объект повышенной опасности, нам нужна справка, что не состоите на учёте в ПНД.

  Холодно, официально - и прямо в сердце острием иглы. Увы, "чистой" справки она и не могла получить. В начале 1990-х годов мама привела Кэт к психиатру в детской поликлинике. Прошлое било ее тупо, жёстко, под дых, чтобы не очнуться, лишь бы еще раз показать, кто тут царь, а кто тут червь.

  Конец 1991 или начало 1992 года, высокое здание с множеством одинаковых окон. На кушетке ждали мальчик с мамой. Мальчик сидел неподвижно, точно его приклеили к клеенке. Изо рта тянулась липкая полоска слюны. Катя подняла голову. На табличке было написано 106. Психиатр. Ноги похолодели, она рванула по лестнице вниз, но мама ее нагнала, схватила за руки и притащила к кабинету. Когда они вошли, за столом сидела полная немолодая дама с башней седых волос, закрашенных фиолетовыми чернилами. Эта деталь запомнилась на всю жизнь. Они о чем-то поговорили с мамой, дама выписала рецепт и отдала его вместе с новой карточкой. Карточку полагалось сдать в регистратуру, что они и сделали. Все время, пока мама с папой разводились, бабушка пичкала ее психотропными таблетками. От них без конца хотелось пить. Во рту стояла адская сушь, утром она с болью раскрывала рот. Она стала опухать, под глазами набивались за ночь серые мешки, руки и ноги становились заметно толще. И только когда Катю чуть не положили в больницу с подозрением на нефрит после плохих анализов, таблетки давать перестали.

  Хотя в одном психиатры все же могли ее упрекнуть - Кэт умела видеть не то и не так, как другие. Но это вовсе не болезнь, а дар.