Витражи конца эпохи. Сборник рассказов

– Так. Нужно двигаться, иначе я окоченею и опоздаю на работу, – сам себе сказал Олег Палыч и сделал шаг к остановке. Вернее, полшага. Не больше.

Он чувствовал одно – что сейчас представляет собой кусок металла, а под его ногами, в земле, подо льдом – лежит огромный магнит. Ноги его стали тяжелыми и непослушными, хотя голова работала ясно.

– Съел я что-нибудь утром не то, что ли? Что происходит? – с тревогой подумал Олег Палыч. – Весьма, хм, любопытное проявление вхождения в старческий маразм.

Он стоял так минут пятнадцать, пока уши и щеки не начали активно просить пощады, напоминая, что январь – отнюдь не май. Олег Палыч, сняв перчатки, сильно потер ладонями скованное морозом лицо и мысленно заругался матом. Вслух он не ругался никогда, за исключением единственного давнишнего случая, когда подонки снимали с него замшевую куртку в темном переулке.

Наконец, в ногах снова появилась легкость, и он чуть не упал от неожиданности. Теперь он мог идти, и сейчас же побежал к автобусу, подошедшему к остановке как по заказу. В то утро он опоздал на полчаса. Никто ему, конечно, ничего не сказал, хотя многие сотрудники посмотрели на него удивленно – не в правилах Олега Палыча приходить не вовремя. Должно быть, что-то случилось. Ведь и с ним, этаким вальяжным счастливчиком с европейской внешностью, что-то же может случиться.

Конечно, Олег Палыч никому не стал рассказывать о том, что задержало его в пути, но воспоминания о нелепом событии не выходили у него из головы. Он пытался найти ему объяснение – и не мог.

На обратном пути он прислушивался к своим ощущениям, когда автобус проезжал это место, но ничего странного в себе не обнаружил, если не считать внезапного головокружения, которое тут же прошло. Его Олег Палыч отнес на счет обычной усталости после работы. В седьмом часу вечера за окном было совершенно темно – аллея не освещалась. Олег Палыч немного успокоился – возраст всё-таки, мало ли что – давление скакнуло, замедлился приток крови к голове. Всякое может случиться. Нужно сделать выводы – больше бывать на свежем воздухе по выходным, делать физические упражнения, к врачу заглянуть. И всё будет о-кей.

Но на следующее утро повторилось то же самое! Правда, погода испортилась. Вместо искрящегося снега его взору предстала унылая серая масса, метель застилала глаза и заставила поднять воротник. Но так же, как в прошлый раз, Олег Палыч стоял, как монумент, на одном месте, не в силах уйти прочь. Продолжался этот тихий кошмар не более пяти минут, затем невидимый магнит отпустил, и Олег Палыч побежал к остановке. Только автобус пришел далеко не сразу, и несчастный научный сотрудник совсем продрог. Он, как всегда в такие минуты, очень пожалел о том, что продал свою старенькую «Волгу». Сидел бы сейчас в тепле и в ус бы не дул.

Автобус всё же приехал, но на половине дороги между остановками тяжело выдохнул и остановился. Пока водитель возился с мотором, сонные пассажиры безразлично глазели в окно и друг на друга. Никто не высказывал недовольства, никто нервно не смотрел на часы, как обычно бывает во время непредвиденных задержек. Все ехали в «почтовые ящики», в изобилии выросшие в этом районе тридцать лет назад, давно свыклись с коматозным состоянием российской науки и никуда не спешили.

Олег Палыч опоздал на работу почти на час, и снова ему никто ничего не сказал. Только Елена Львовна, машинистка в летах, молча покачала головой. Должно быть, ей не понравилось, что на ее глазах рушился последний оплот стабильности и порядка в их некогда могучей организации. Когда-то у Олега Палыча был с ней, дородной карельской красавицей, даже некоторый романчик, о котором теперь ни он, ни она почти никогда не вспоминали.

Но сам Олег Палыч встревожился не на шутку. Он привык быть человеком относительно независимым – в суждениях, поступках, в личной жизни. Никаким магнитом не удалось затащить его в партию. Не то чтобы он был диссидентом – нет, но еще одну степень ограничения свой свободы принять не хотел. И, кажется, ничуть от этого не пострадал – за границу пускали, квартиру и машину он получил в порядке очереди. Правда, в должности его перестали повышать, но Олег Палыч был не тщеславен, работу свою любил и по данному поводу никогда не переживал. Не всем же быть генеральными конструкторами. Достаточно того, что до генерального дослужился его отец, Павел Николаевич Сысоев, что стоило старику одной Государственной премии, двух инфарктов и места на Ваганьковском кладбище рядом с известной балериной.

Отец был человеком строгим и властным, его уважали и побаивались не только в институте, но даже в министерстве науки. Взгляд его глубоко посаженых глаз гипнотизировал людей, заставлял их подчиняться его воле, плясать под его дудку. Но вот свободу единственного сына он не ограничивал никогда. Олег сам пришел в институт отца после университета, как ученый-прикладник подавал надежды, защитил кандидатскую. И всегда своей свободой, привитой с детства, дорожил, будто ценной материальной вещью, наследством, доставшимся от предков.