Витрины великого эксперимента

Знаком, свидетельствовавшим о международной значимости, которую чекистское и партийное руководство приписывало визиту Горького на Соловки, являлось создание по заказу ГПУ почти в то же самое время полнометражной документальной картины «Соловки»^{469}. В фильме жесткая царская система интернирования противопоставлялась гуманному советскому перевоспитанию заключенных; картина снималась после некоторого улучшения условий содержания осужденных и при сценической репрезентации их самих, подобно тому, как это уже разыгрывалось во время визита Горького. «Боже, какая наглейшая и подлейшая инсценировка всех видов и сцен», — писал один заключенный, присутствовавший при съемке тех эпизодов, когда заключенные играют в шахматы и читают газеты. Специально с целью впечатлить Горького перед бараками высадили деревья, территорию благоустроили, асами бараки отмыли и покрасили. 21 сентября 1929года, через несколько месяцев после поездки Горького в июне того же года, в газете «Известия» появилась статья о снятом под патронажем ГПУ фильме, который широко демонстрировался по всему Советскому Союзу. В ней говорилось: «Фильм прекрасно разъясняет методы исправления и разбивает всякие нелепые выдумки об “ужасах ГПУ”… Надо бы показать его за границей». Или, как заявил в Клубе им. Дзержинского для иностранных технических специалистов рабочий, именовавший себя политическим эмигрантом из Латвии, «за рубежом существуют два страшных слова: “ГПУ” и “Соловки”. Картина “Соловки” рассеивает легенды о большевистской инквизиции, ее едва ли пустят за границу». Однако Горький, естественно, имел достаточный авторитет, чтобы достучаться до международной аудитории. Тот торжественный момент, когда почетный гость в заключение визита занес свое имя в лагерный «контрольный журнал» и добавил на обороте комментарий, характеризовавший лагерные условия как «отличные», стал важнейшей новостью, о которой лагерное начальство сразу же сообщило телеграммой лично Сталину^{470}. Играя роль знаменитого иностранца, Горький заключал свой пакт со сталинским режимом. Но делал он это по-своему — прежде всего его интересовали культурно-идеологические вопросы, т.е. он видел себя строителем новой культуры, а не пресмыкающимся лизоблюдом. Горький делал упор на принципиальное изменение человека; опровергая теорию Ломброзо о врожденной склонности к совершению преступлений, он утверждал: «Соловецкий лагерь особого назначения — не “Мертвый дом” Достоевского, потому что там учат жить, учат грамоте и труду»^{471}.[41] Перевоспитание преступников свидетельствовало об успехе всего проекта превращения людей в коммунистов. Таким образом, в актив чекистов можно было занести очевидное культурное достижение, педагогическое чудо, которое, будучи правильно понятым массами советских граждан, может обеспечить стремление всех к единой цели. В общем, Горький описывал Соловки такими, какими они должны были быть, а не являлись в действительности. Цикл его очерков о путешествии «по Союзу Советов» можно считать прообразом социалистического реализма^{472}.

Соловки Горького и его «союзный» цикл в широком масштабе воспроизводили выработанные в 1920-х годах принципы представления советских достижений иностранцам, но теперь адресовали их массовой советской аудитории. Во-первых, это постоянное противопоставление проклятого царского прошлого («Мертвый дом» Достоевского) и советского настоящего. Прием, с помощью которого достигался данный эффект в «союзном» цикле, — это личные воспоминания Горького, ставшего свидетелем грандиозных преобразований. Например, его очерк о посещении бакинских нефтепромыслов начинался с воспоминаний об адском кошмаре, который он видел там в 1892 и 1897 годах, а затем повествование стремительно переходило к описанию чувства нового коллективизма и рабочей гордости, «фантастики», которые он наблюдал теперь^{473}. Во-вторых, в произведениях, написанных для иностранцев, надо было суметь выдать будущие достижения за уже свершенные, а реально достигнутому придать большую ценность с учетом того, чем оно может стать в будущем. В цикле то и дело встречались такие фразы: «…воля и разум трудового народа изменяют фигуру и лицо земли» — и делался основательный акцент на детях и молодежи как на новых людях будущего^{474}.