Витрины великого эксперимента

Таким образом, работников «Интуриста» поощряли к объяснению жалоб иностранных клиентов исключительно их идеологической враждебностью. Лишь критика сверху, и особенно в принятой в 1936 году резолюции ЦК партии о плачевном состоянии услуг, предоставляемых туристической организацией, могла побудить ее, хотя и с трудом, присоединиться к кампании «большевистской самокритики»^{555}. Еще более острыми были послания сочувствующих иностранных туристов советским лидерам и руководству «Интуриста», которые содержали конструктивную критику и полезные советы по поводу того, как сделать так, чтобы в будущем столь низкие материи, как условия проживания, уже не влияли на международную оценку советского эксперимента. Американец Герман X. Филд, организатор вскоре распущенной летней школы для американских студентов в Москве, писал в 1934 году из «предельно реакционной» Швейцарии о вопросах, поднимавшихся множеством визитеров всех типов. В частности, он говорил о последствиях столь раздражавшего официального обмена твердой валюты — практики, призванной помешать туристам совершать даже самые простые покупки вне «Интуриста» или валютных магазинов системы Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами (Торгсина): «Также [турист] не может пользоваться трамваями… Он привязан к “Интуристу” и организованным групповым экскурсиям… Очевидно, невозможно составить верное впечатление о стране и народе, восседая в экскурсионном автобусе или даже прогуливаясь по фабрикам и музеям». Другой дружественно настроенный американец объяснял в 1934 году, что «изоляция» и «бесконечное раздражение» путешественников объяснялись не советской системой тотальной секретности, а запредельно завышенным курсом рубля и невозможностью найти дешевый транспорт. «Буквально все иностранцы чувствовали определенную… искусственность используемого гидами языка… Для гида совершенно недостаточно останавливаться лишь на “марксистско-ленинской идеологии”, язык которой почти непонятен среднему иностранному туристу». Еще один визитер — постоялец гостиницы «Савой», подписавшийся как Б. Дженкинс, — сообщал главе «Интуриста» о том, что его мечта исследовать жизненные условия простых рабочих осталась неосуществленной: «Большинство вещей, которые мне так хотелось увидеть и собрать о них информацию, оказались скрыты от меня. Я хотел бы знать, как живет рабочий — достаточно ли у него еды, удовлетворительно ли он одет». Обеспокоенность Дженкинса положением советского рабочего класса могла сравниться лишь с его одержимостью советской антисанитарией. Он призвал к «немедленному проведению кампании чистоты» и любезно делился своими компетентными соображениями по устройству туалетов: «Лучше было бы использовать унитазы, в которых фекалии сразу же попадают в чистую глубокую воду, остаются под ней и все миазмы таким образом блокируются». Резкое заключение его 14-страничного письма гласило: «“Интурист”… демонстрирует традиционные черты капиталистической системы торговли»^{556}. Все эти доброжелатели открыто выражали надежду, что их критика поможет советским властям завоевать новых друзей за рубежом; основной упор в каждом письме делался на отрицание распространявшихся на Западе слухов о потемкинских деревнях. Если туристов во многом ограничивали и не давали смотреть на то, что они действительно желали видеть, виновата в этом была система, созданная жадным до валюты «Интуристом», а вовсе не политические соображения. Они так и не смогли понять, что в истории «Интуриста» экономика и политика были не столько несовместимы, сколько переплетены.

Экономические чудеса и западные специалисты