Витрины великого эксперимента

Достигалась ли посредством такого увековечения или реконфигурации идей историческая непрерывность между дореволюционной и послереволюционной эпохами? Империя, православие и самодержавие могли оставлять и едва заметные, и вполне очевидные «родимые пятна» на облике русской интеллигенции, включая и ярых противников этих институтов. Аналогичный тезис о сходстве между преследователями и преследуемыми, родившийся в процессе борьбы между царской полицией и большевистской партией, давно вошел в историографию российской социал-демократии^{33}. Недавно уже новое поколение историков исследовало не только идеи, но и государственные практики и социальные институты по обе стороны от границ 1905,1914 и 1917 годов, выявив вместо простой непрерывности новые, постреволюционные воплощения ранее утвердившихся техник и моделей^{34}.

Однако имелись между царской и советской Россией и громадные различия. Несмотря на многовековую традицию «импорта» квалифицированных иностранцев, путешествия по стране иностранных визитеров в императорский период были гораздо менее централизованными, чем начиная уже вскоре после 1917 года. Европейские национальные диаспоры неплохо чувствовали себя в империи, у каждой из них был свой «договор» с государством, так что даже «едва ли можно говорить об “иностранце” в Российской империи как о единой классификационной категории»^{35}. Первые путеводители, нацеленные отчасти и на иностранных туристов, появились еще в конце XVIII века, но в царской России почти не было государственных учреждений, имевших дело с визитерами из-за рубежа. Первые шаги к развитию иностранного туризма сделал уже новый режим в середине и конце 1920-х годов^{36}. В конце XIX века, когда заметно выросла роль массовой прессы, министр финансов империи С.Ю. Витте (бывший во многом пионером российской ускоренной модернизации) нашел новые способы манипулирования ведущими российскими газетами в политических целях. Он старался повлиять не только на аудиторию внутри страны, но и на иностранное общественное мнение. Публикации на зарубежных языках и даже специальные министерские отчисления для подкупа французских редакторов должны были создать образ России как привлекательной среды для иностранных капиталовложений^{37}. Но и учитывая это, нельзя не признать, что с точки зрения роли и возможностей государства отличия советского режима от царского перевешивают преемственность между ними.

Подобным же образом, несмотря на постоянную циркуляцию тех или иных практик между странами, имелись также и значительные различия между этой новой уникальной формацией — советской партией-государством — и ее главными промышленно развитыми соперниками на Западе. Культурная дипломатия (если определять ее как систематическое включение культурной составляющей в отношения с иностранными государствами или формальное канализирование внимания и ресурсов в сферу культуры в рамках внешней политики) — феномен уже преимущественно XX века. В Европе государственная и дипломатическая деятельность по манипулированию общественным мнением иностранных государств и использованию новых методов пропаганды, нацеленной на заграницу, стала складываться в конце XIX века, однако в это время старомодная аристократическая дипломатия «начала серьезно меняться с расширением избирательных прав, прогрессом обязательного образования и появлением массовых газет». Решающий переворот произошел, когда грянула Первая мировая война и необходимость тотальной мобилизации населения на фронт в сочетании с чрезвычайным расширением пропаганды, предназначенной для иностранной аудитории, привели к дипломатическим попыткам применить методы, наиболее эффективно влияющие на общественное мнение. Россия участвовала в общем подъеме международной пропаганды, но пока еще не развивала ее специфически культурного измерения. Здесь лидером стала Франция — с того момента, когда Кэ д'Орсе [Министерство иностранных дел Франции, по названию набережной, где находится его здание. — М. Д.-Ф.] для этих целей «начал использовать, в числе прочих, учителей, литераторов, миссионеров, художников, кинорежиссеров, выдающихся спортсменов — всех “представителей французского духа и культуры”»^{38}. Новой силой в международных отношениях данного периода стало то, что Акира Ирийе (Iriye) назвал «культурным интернационализмом», — движение в поддержку культурного и научного взаимодействия, а государства не могли не попытаться подчинить эту силу своим задачам^{39}.