Витрины великого эксперимента

Так, объяснение любви интеллектуалов к Советскому Союзу исключительно их слепотой привело к преуменьшению важности визитов этих людей в СССР и их взаимоотношений с представителями советской культуры, поскольку все толкования подобного рода основаны на представлении об уже укрепившейся вере, идеях или природе самих интеллектуалов. Как выразился один историк, «люди, посещавшие Советский Союз в 30-е годы, стремились к подтверждению уже сложившихся взглядов, перенося на принимающую страну все свои рухнувшие ожидания»^{742}. Впрочем, историзация отношений между западными друзьями и советскими посредниками позволяет предположить, что проекция — это лишь часть общей картины. В действительности даже краткие визиты могли иметь очень большое значение — в том числе потому, что они укрепляли знаменитых иностранцев в роли «друзей Советского Союза», чему сильно способствовали большевики-интеллектуалы и советские дипломаты, восхищавшиеся этими людьми и поддерживавшие с ними постоянный контакт. Основные друзья СССР из числа западных интеллектуалов при этом оказывались вовлеченными в отношения обмена, которые укрепляли в них иллюзию относительно их собственного влияния на советское руководство и основывались на публичном восхвалении ими Советского Союза. Подобные отношения были весьма значительными, постоянными и очевидно важными для обеих сторон.

К середине 1930-х годов советский строй прошел уже так много этапов развития, а внутренние и внешние черты системы представали такими разными перед иностранными наблюдателями, что любовь интеллектуалов к коммунизму просто невозможно было бы объяснить каким-либо одним принципом или идеей. Каждый попутчик должен был не только приспосабливать свою систему взглядов к просоветской позиции, но и занимать (нередко под влиянием хитроумной и индивидуальной работы советских посредников) квазинормальную позицию «друга Советского Союза». Исторические отношения попутчиков с советской властью также нельзя объяснить и какой-либо одной существенной чертой самих интеллектуалов, предопределявшей их путешествия на Восток. Привязать людей умственного труда к объекту их желания могло только совместное воздействие идей и опыта.

ГЛАВА 7. ДОРОГА НА ВОСТОК: ДРУЗЬЯ И ВРАГИ

Для иностранных интеллектуалов дружба с Советами была статусом, который подлежал утверждению, возможно и посредством переговоров. Для советской стороны это было частью коммунистической стратегии разделения на врагов и друзей, занявшей чрезвычайно важное место в большевистской идеологии и практике. Немало усилий было потрачено историками и публицистами на то, чтобы понять, каким образом большевизм и сталинизм определяли своих врагов, поскольку это могло бы многое рассказать о природе режима и дать возможность сравнить его с другими системами^{743}. В случае же иностранных гостей данный вопрос особенно важен, поскольку представление о связи между внешними и внутренними врагами всегда присутствовало в политической культуре раннего советского периода, а позже стало центральной, даже определяющей чертой Большого террора. Однако обратная и не менее показательная сторона медали (отношение режима к друзьям) практически не рассматривалась в научной литературе. Тем не менее обе стороны этой медали заслуживают внимательного изучения как единое целое. Друзья, как и враги, дают ключ к пониманию советской истории, к тому же те и другие были тесно связаны между собой. Пожалуй, здесь уместно отметить, что оппозиция Карла Шмитта «друзья — враги» — наиболее известная в этом контексте политическая теория — была разработана благодаря радикальному этатизму и коллективизму «проповедника крайности» в условиях «межвоенной конъюнктуры»^{744}.[64]