Витрины великого эксперимента

Илл. 6.5. Ромен Роллан (сидит), его жена и переводчица Мария Кудашева и председатель ВОКСа Александр Аросев на трибуне Мавзолея Ленина (30 июня 1935 года). После совместного со Сталиным просмотра парада физкультурников Роллан записал в своем дневнике: «Праздник народа — великолепно!». (Российский государственный архив кинофотодокументов.)

Люди, приходившие на торжественный вечер в Большой зал Московской консерватории — эпицентр празднования юбилея, сразу видели четыре огромных портрета: Сталина, Молотова, Кагановича и Роллана. Программа же вечера — выставка, декламация стихов, показ документального фильма о визите Роллана в СССР в 1935 году, поздравления от советских писателей и рабочих — в основном повторяла структуру других советских праздников и торжеств, но при этом содержала и элемент тяжеловесного прославления, характерного для культа личности Сталина. При сталинском режиме свои собственные мини-культы имели не только партийные лидеры и местные кумиры из области науки и культуры (как, например, физиолог И.П. Павлов) — точно такое же низкопоклонство проявлялось и по отношению к иностранным друзьям СССР типа Роллана. Широкий масштаб чествования Роллана, которое готовилось М.Я. Аплетиным из Иностранной комиссии Союза писателей на протяжении двух с лишним месяцев, подчеркивался тем, что этому событию посвятили целый номер «Литературной газеты» и ряд трансляций по радио; аналогичные празднования были организованы отделениями Союза писателей в столицах союзных республик, и, наконец, к юбилею выпустили большим тиражом биографию Роллана^{731}. После праздничных торжеств Иностранная комиссия выслала писателю альбом с подборкой вырезок из 400 советских газет. Конечно, устраивая подобное мероприятие, советское руководство не просто хотело польстить одному из западных интеллектуалов. Главная политическая идея юбилея, которая рассматривалась Аплетиным и другими организаторами как основной структурирующий принцип праздничных торжеств («путь Р. Роллана к революции»), была косвенным образом сосредоточена вокруг постулата об уникальности и превосходстве Советского Союза^{732}. Жизнь Роллана при этом представлялась в виде телеологического движения к некоему высшему состоянию сознания, кульминацией которого стали полное принятие им советского строя и встреча со Сталиным.

Неизбежно менее грандиозной, но более всеохватной была идея, лежавшая в основе торжественного вечера (soiree d'hommage) в Париже, который состоялся в большом зале Пале де ля Мутуалите и был отмечен присутствием главы правительства Народного фронта — социалиста Леона Блюма. Мероприятие было лишь частично организовано Французской коммунистической партией и строилось по иному сценарию. Это был праздник в честь единства левого и антифашистского движения, на котором Роллан восхвалялся как великий гуманист и «дедушка Народного фронта»^{733}. Дружба с СССР вознесла Роллана до самого предела льстивого преклонения перед ним в Москве и Париже, но две церемонии, прошедшие в этих городах, продемонстрировали ту разницу между сталинской и европейской антифашистской культурой, которую сам Роллан не осознавал.

Хотя встречи Сталина с приезжавшими в СССР западными интеллектуалами прекратились с началом эпохи массовых репрессий, они сыграли заметную роль в его собственном становлении как политика международного уровня. Многие из гостей советского вождя стремились повлиять на революционный эксперимент или воображали, что оказывают подобное влияние (Франсуа Урман назвал это «фантазией разделяемой власти»^{734}), — ив одном неожиданном смысле они действительно преуспели: именно благодаря им Сталин сумел гораздо лучше подготовиться к череде встреч с западными дипломатами и главами государств во время Второй мировой войны.

Слепота западных интеллектуалов в отношении сталинизма, без сомнения, является одной из самых сложных загадок в истории политики и интеллектуальной жизни XX века. Аргументация, приводимая в обширной литературе, посвященной попутчикам Советского Союза, позволяет предположить, что эта загадка превратилась в научную проблему особого рода — в основе ее лежит сведение счетов с тоталитарным прошлым посредством выдвижения единственного исходного объяснения, которое должно послужить предупреждением и уроком для потомков[62].