Витрины великого эксперимента

Усилия уполномоченного ВОКСа в США Константина Уманского, высокопоставленного дипломата в Вашингтоне, назначенного на должность посла в 1939 году, были типичными попытками решения проблем, с которыми сталкивались способные и энергичные советские чиновники, работавшие за границей. В свое время Уманский являлся корреспондентом ТАСС в Риме и Париже, а позже, в начале 1930-х, возглавлял отдел печати НКИД (подвергая цензуре сообщения иностранных корреспондентов как раз в годы смертоносного голода). После переезда в Вашингтон в 1936 году он стал выступать за то, чтобы перенести центр тяжести советской «культурно-политической работы» из Европы в Соединенные Штаты — в продолжение советского поворота от Берлина к Парижу и Западной Европе, начавшегося около 1933 года. Как отметил несколько лет назад один из историков, вскоре после прибытия в 1936 году Уманского в Штаты «президент Рузвельт через государственного секретаря приказал директору ФБР Гуверу провести расследование относительно потенциальных зарубежных связей фашистских и коммунистических групп в США. Поездки советского советника посольства Константина Уманского вызывали у президента особую озабоченность»^{933}. В частности, Уманский ездил в Нью-Йорк, где у него были дела именно по линии ВОКСа.

В целой веренице острых отчетов, посланных в Москву в 1936–1938 годах, Уманский подробно писал о своих хитроумных политических и финансовых маневрах в Американо-Российском институте в Нью-Йорке, предпринятых для изгнания оттуда Дьюи и других «троцкистов». Со своей стороны, правительство США давило на него требованием регистрации всех организаций, поддерживаемых из-за рубежа. В той же мере Уманскому препятствовали все большее отчуждение богатых либеральных спонсоров и сопротивление множества симпатизировавших СССР интеллектуалов-некоммунистов, которые считали невозможным исключение из института или затыкание рта коллегам за критику показательных процессов. Как-то раз Уманский с отчаянием жаловался на то, что вынужден опираться на «группки колеблющихся нью-йоркских интеллигентов-либералов». В эпоху показательных процессов советский образ действий — посредством доверенных ключевых фигур или важнейших групп — обнаружил свою уязвимость. Имея дело с потенциально настоящими, а не вымышленными троцкистами после ареста Аросева, Уманский гневно возражал против обвинения Смирнова из Москвы в том, что он сам «слишком либерален»^{934}.

С упадком ВОКСа часть его функций перешла к сильной организации с хорошими связями в верхах — к Иностранной комиссии Союза советских писателей. Ее главой был Кольцов, но повседневная деятельность велась под руководством заместителя председателя, сведущего ветерана ВОКСа и МОРП Михаила Аплетина. Иностранная комиссия держалась лучших традиций сбора информации об иностранцах, постоянно обновляя досье и личные характеристики ведущих писателей с упором на их недавние публикации и мнение об СССР^{935}.

Отношение к показательным процессам и репрессиям стало новым обязательным тестом при оценке иностранных интеллектуалов и анализе их мировоззрения, что создавало существенные трудности для советских посредников. Например, в досье Иностранной комиссии на Бертольта Брехта в 1937 году фиксировалось, что он «после процесса троцкистов проявил известные колебания», а также отмечалось, что Брехт и его жена были близкими друзьями «троцкиста», философа-марксиста и бывшего коммуниста Карла Корша. Встречаясь с иностранными гостями на месте, гиды ВОКСа докладывали, что даже «друзья», включая, например, одного инженера из Праги, быстро меняют тему беседы, явно не желая говорить о процессе по делу «троцкистско-зиновьевских террористов»^{936}.

В письме из Иностранной комиссии, написанном в сентябре 1936 года, возможно, самим Кольцовым, прямо говорится о стратегиях представления показательных процессов иностранным литераторам.