Витрины великого эксперимента

В берлинскую схему Общества друзей, которую представителям ВОКСа надлежало воспроизводить в разных странах, видные австрийские «друзья» внесли существенные коррективы, сделав улучшение австро-советских торговых отношений одной из важнейших задач Общества. Когда представитель Каменевой в Вене запросил, будет ли эта новация одобрена, Каменева напомнила, что «основная задача — привлечь к сближению с СССР культурных и научных работников Запада». Комиссариат внешней торговли приветствовал создание нового общества дружбы, но запрещал реализацию «оперативных функций торгового характера» как совершенно недопустимую^{243}. Однако в течение десяти лет после создания Общества надежды австрийской стороны на экономическую составляющую культурных отношений двух стран оставались весьма ощутимыми. И то, что этим надеждам не суждено было материализоваться, стало главной причиной общего спада в деятельности Общества в 1931 году. В период вызревания кризиса и непосредственно после начала гражданской войны в феврале 1934 года и установления «австрофашизма» (этот термин предпочитали употреблять идеологи клерикально-авторитарного «корпоративного государства» — Standestaat, режима, управлявшего страной между 1934 и 1938 годами, до «аншлюса» с нацистской Германией) члены Общества скрывали свою деятельность из страха лишиться собственного положения^{244}.

Аросев в Праге

В пражском обществе дружбы (Общество культурного и экономического сближения с Новой Россией), организованном в 1924 году по немецкому образцу, для привлечения сочувствующих интеллектуалов был задействован фактор, отсутствовавший в странах Западной Европы, — славянская солидарность. Русофильство было широко распространено среди чешских интеллектуалов со времени национального возрождения в XIX веке. В многочисленных отчетах ВОКСа о Первой Чехословацкой Республике отмечается наличие в этой стране славянского, или «славянофильского», интереса к советскому искусству и науке, что создает благоприятные условия для роста «нашего влияния» в Болгарии и Югославии. В 1931 году один референт утверждал, что уровень знаний о русской культуре и Советском Союзе в Чехословакии гораздо выше, чем в других странах Западной Европы^{245}.

Это объяснялось в том числе и тем, что левые силы были необычайно влиятельны в политической и культурной жизни Праги. В 1924 году в письме из Берлина Эрик Барон сообщал Каменевой о «большом количестве друзей» в «интеллектуальных и экономических кругах» Чехословакии. Барон состоял в тесном контакте со своим пражским коллегой, музыковедом Зденеком Неедлы (1878–1962), поскольку последний взял на себя роль основателя чехословацкого Общества дружбы^{246}. Неедлы изучал историю и эстетику в Карловом университете (1896–1900), в 1900 году он побывал в России, где съездил на Кавказ и на встречу с Львом Толстым. В 1920-х, уже будучи ординарным профессором того же университета, Неедлы стал активным публицистом, близким к коммунистической партии. Мы еще встретимся с ним как с одним из наиболее восторженных гостей СССР периода 1930-х годов. Эти дружеские поездки подготовили почву для того, чтобы в 1939 году именно Москва стала пристанищем для профессора-изгнанника. После нескольких лет преподавания в МГУ им. М.В. Ломоносова он вернется в послевоенную Чехословакию, где в позднесталинский период займет должность министра образования и культуры. В случае Неедлы преданная «дружба» обеспечит ему выдающееся положение в Коммунистической партии Чехословакии.

Левые в Чехословакии были более сильными, свободными в своих действиях и потому более легитимными, чем в какой бы то ни было другой стране Восточной или Центральной Европы, а коммунистическая партия находилась на легальном положении в течение всех двадцати лет существования Первой Республики. Левые политические взгляды были широко распространены среди чешских интеллектуалов в период между двумя мировыми войнами, особенно среди литературной элиты^{247}. Советские референты подчеркивали, что при определении стратегии в отношении обществ дружбы нужно учитывать возможность использования межнациональной напряженности в качестве мобилизационного инструмента — в данном случае можно было использовать недовольство словаков доминированием чехов в новой республике. К тому же чехословацкое Общество, в отличие от, например, нью-йоркского или чикагского и подобно берлинскому, для расширения своей деятельности могло опираться на большую и влиятельную советскую колонию. Когда Владимир Маяковский в апреле 1927 года приехал в Прагу, он зачитывал свои стихотворения перед специально приглашенной аудиторией в количестве 150 человек в советском посольстве, а затем — перед тысячной толпой чехов, русских эмигрантов и советских граждан в Обществе дружбы, ведя тем самым «неоценимую пропаганду в пользу СССР»^{248}.