Вьюга

Акым-ага продолжал распространяться на тему об ответственности, а Сердар слушал его краем уха и думал о том, что не настоящий он все-таки человек, бабушка его раскусила. Такой момент, а у него одна дума — как бы взыскание не получить!..

— Врачи-то что говорят? Как ее состояние? — Акым-ага тронул Сердара за руку. — Чего молчишь? Я спрашиваю, как ее здоровье?

— Операция прошла благополучно…

— А ты ее не видал?

— Нет, к ней нельзя. Да все равно она без сознания…

— Да… — Акым-ага тяжело вздохнул. — Не дай бог, изуродовал он девку! Голова все-таки… — Помолчал, откашлялся. — Пудака я в милицию сдал. Гнал перед конем, как настоящего бандита! Он все просил отпустить, как-никак родня. А я ему: сдам, говорю, тебя в милицию, там разберутся, кто родня, кто не родня!

— А куда ж он бежать собрался?

— Куда! Известное дело — к басмачам!

— Надумал! Неужто не понимает, что дни их сочтены?

— Кто его знает… — Акым-ага откашлялся и перевел разговор на другую тему: — Как в пустыне дела? Обошлось?

— Нет, Акым-ага, не обошлось, — Сердар опустил голову. — Буран такого натворил!..

— Много овец погибло?

— Целая отара.

— Отара? Целиком?

— Да.

— Чья?

— Отара моего отца.

Акым-ага поглядел на Сердара и ничего больше не стал спрашивать. Оба молчали.

— А остальные отары как? — услышал наконец Сердар вопрос председателя.

— Остальные целы. Народу со мной было мало, послать некого… А отцовская отара самая дальняя была, он не в песках, на равнине пас. Возле каждой хоть на час да задержишься… Добрался, когда уж поздно было, по овечьим трупам, как по следу шел. Пропала отара! Какие не пали, все до одной в пропасть попрыгали… И отец с ними.

— Где с ними?!

— Бросился следом за овцами с обрыва. Видно, голову потерял с горя…

— Погиб?!

— Нет, жив остался. Вот привез его в больницу, а здесь про Мелевше узнал…

— Да что ж это такое! За что караешь, господи?! — забыв, видимо, что он давно уже атеист и передовой человек, Акым-ага в отчаянии простер руки к небу. Но тут же спохватился, опустил руки, откашлялся и пробормотал сокрушенно: — Ну все. Теперь не выпутаться! Считай, веревка на шее! — Акым-ага умолк и опустил голову — не человек, а воплощенное отчаяние.

— Зря тревожитесь, Акым-ага, ничего с вами не случится. Стихийное бедствие, скота погибло десятки тысяч, никто с вас лично спрашивать не станет. Может, даже к лучшему это… — Акым-ага удивленно взглянул на Сердара. — Я в том смысле, что, может, камень наконец с места сдвинется — думать начнут над проблемами овцеводства…

— А ты, я гляжу, и впрямь одержимый, Сердар! Беды на тебя со всех сторон, а ты знай свое: проблемы овцеводства!.. — Акым-ага покачал головой. — Давай к отцу твоему сходим, посмотрим, как он?

Только сейчас, увидев отца на белой больничной койке, Сердар впервые разглядел, как тот постарел. Настоящий яшули — старик. И борода белая. А пожалуй, это она в буран побелела, когда последний раз виделись, седина только пробивалась…

— Перман-ага! — окликнул больного молла Акым.

Перман-ага открыл глаза, увидел склонившегося над ним председателя и, ни слова не говоря, снова смежил веки. Из закрытых глаз его покатились слезы.

— Чувствуешь себя как? — громко спросил Акым-ага и присел на табуретку возле койки.

— Тяжеловато…

— Ничего, врачи вылечат! У них лекарства…

— Если б я лечиться хотел, не стал бы с обрыва бросаться… Да вот не принял всевышний мою душу, — Перман-ага поднял дрожащую руку и прикрыл ею глаза.

— Зря ты так поступил, Перман-ага! Ну, изуродовался бы, здоровье бы потерял, а овцы что — ожили бы?

— Я их не думал оживлять… Просто… Просто жить я не мог после такого…

— Дело поправимое, Перман-ага. Дадим тебе другую отару. Матки у тебя почти все двойнями ягнятся, за год новую отару выведешь!

— Новую-то вывести можно. А тех моих овечек уж не будет… Вся сгинула, вся, до последней ярочки!.. — Перман-ага прикусил губу и покрутил головой. — Закрою глаза, а они, бедняжки, так и мельтешат, так и прыгают: одна за другой, одна за другой… — старик всхлипнул и закрыл лицо одеялом.

— Пойдемте, Акым-ага! — сказал Сердар. — Чего зря рану бередить?

В коридоре председатель остановился, подумал и сказал, вопросительно взглянув на Сердара:

— Чего ж теперь? В райком, что ли, идти? Пошли, а?

— Сходите один, Акым-ага, — попросил Сердар. — Я тут побуду, подожду, как Мелевше. Да сказать по совести, и ноги не держат — третьи сутки не сплю.

Глава шестнадцатая

Под вечер Акым-ага засиделся один в кабинете. Сегодня нужно было провести собрание, и председатель обдумывал, как сделать, чтобы поменьше было шума и всяческих разговоров. А шум вполне мог подняться, потому что неприятностей в последние дни хватало.

Горбуш-ага умел укротить любого спорщика, но старик как на грех схватил простуду, лежал весь в жару, и тащить его на собрание не было никакой возможности.