Viva Америка

Розовца одобрительно кивнула мне, а морды у ее солдат стали еще свирепей.

— Алексей, ты действительно думаешь, что Кохт мог всё это подстроить, в том числе и ядерный взрыв с самим собой?! — неверяще уточнил Бальтасар.

— Не знаю, — честно признал я. — Но меня это гложет! А я хочу быть уверен, понимаешь?

— Даже если я разделю беспокойство Алексея… — начал было Бальтасар.

— Всё уже согласовано, заверено и подписано на самом высочайшем уровне, — успокоила его Розовца. — Требуется только согласие — от всех вас.

— Вот как? — И Бальтасар неуверенно затеребил конверт.

— Я всегда знал, что мои уникальные навыки и ослепляющая харизма — международного класса! — дубовато пробасил Фуз, горделиво распрямляя плечи. — Что ж, мое тренированное тело культуриста и мой разум шахматиста найдут себе достойное применение! — И он быстро добавил: — Если кто не понял — я тоже согласен! — Затем Фуз наклонился к Болль и горячо прошептал: — Уверен, это укрепит нашу биологическую, эмоциональную и правовую связь, директор Болль!

— Я уже не директор, Арчибальд, — тепло улыбнулась ему Болль. — И зови меня Белла. Мне будет приятно.

Фуз торжествующе просиял, словно начищенный гуталином пятак.

— Вся необходимая информация в конвертах. Изучите ее и примите взвешенное решение, — сказала Розовца. — Встретимся на слушаниях. Да, я там тоже буду. И помните: следующие трое суток вас будут изучать и препарировать все мыслимые и немыслимые международные и межправительственные структуры. Удачи и — благоразумия!

После этих слов Розовца с солдатами развернулись и ушли, оставив нас наедине с предложением, отказ от которого мог быть расценен как сомнение в необходимости дыхания — или, на худой конец, как убеждение, что для красивой улыбки необязательно иметь все зубы.

— Поехали уже! Не хочу, чтобы в длинный список обвинений мне еще и опоздание вписали! — угрюмо произнес Коулман, трогая повязку на глазу.

— Деррик, Бальтасар, надо кое-что обсудить — до слушаний, — с нажимом просипела Болль. — Это касается недоразумений в том шахтерском поселке…

Бальтасар с Коулманом переглянулись и откатили Болль в сторонку. Убедившись, что мы их не слышим, они начали приглушенно переговариваться.

— Мулунгу, как же я не люблю секреты… — растерянно пробормотал Фуз, глядя на Болль.

— О, о! — понимающе похлопал его по плечу Лесли и тоскливо протянул: — О-о-о-о-о!

— О-ля-ля! Фуз, выдохни: не все секреты стоит знать — особенно утренние женские! — фыркнула Козетта. — Говорю тебе как женщина, у которой бывает утро… и всё остальное!

— Что ж, видимо, и мне придется поделиться с вами кое-каким секретом… — произнес я, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало зловеще. — Я узнал это, когда мы вчетвером впервые вместе собрались… Но тогда я еще не был уверен, могу ли я сообщить вам об этом…

— Хи! И что это?! — занервничал Лесли.

— Ну-у! — поторопила меня Козетта.

— Алексей Ржаной, какой бы ужасной и неприличной ни была эта тайна, можешь смело посвятить нас в ее ужасы и неприличия! — напыщенно заверил меня Фуз.

— Да, да… — пробормотал я. — Вы имеете право знать это… Наверное, вы и сами догадываетесь, что я хочу до вас донести…

— Что на слушания лучше не опаздывать? — дубовато предположил Фуз.

— Что через голубей действительно ведется прослушка? — шепотом уточнил Лесли.

— Багет вам двоим в зад, неугомонные! Дайте же ему закончить! — шикнула на них Козетта.

— Тогда я не смог сказать вам этого… но попробую сделать это сейчас… — Я проникновенно взглянул на них и, набрав побольше воздуха, выпалил: — Хорошие вы люди, ребята! — И я весело рассмеялся.

Козетта возмущенно замахнулась на меня кулачком, а затем приятно покраснела и всё-таки обняла меня. Фуз расхохотался и сгреб нас троих в охапку. Где-то между нами счастливо запищал зажатый Лесли.

Я легко улыбнулся и искренне повторил:

— Хорошие вы люди.

Эпилог

Благодатный осенний день в сибирской тайге. Ультрамариновое небо, размашистые мазки облачков, золотистые ветки лиственниц — и приятный запах свежего самогона, разбегающийся по лесу от ладненькой избушки.

Возле самогонного аппарата, пестрящего на солнце наклейками от бананов, крутится Доброжир — добрый и слегка жирноватый старик. Его звучное имя с гордостью носил его отец, а до отца — дед, а до деда — прадед, а до прадеда — любимая лошадь прапрадеда. На душе у Доброжира хорошо и спокойно: перегонка зеленого змия, обещавшего медвежью походку под ярмарочный звон в голове, почти завершена.

Рядом с самогонным аппаратом нетерпеливо подпрыгивают Алый и Ландыш — кобельки Доброжира. У кобельков легкое похмелье, из-за чего их глаза постоянно лезут на лоб, а языки влажно молотят по воздуху. Впрочем, это их привычное собачье состояние в их собачьих жизнях.

Неожиданно Алый замер, куснул Ландыша за ухо, после чего бросился под лавку, призывно глядя из-под нее на товарища. Растерявшийся Ландыш огрызнулся, но затем отчего-то притих и трусливо юркнул к Алому.