Viva Америка

— Ах да, это-то я и позабыл! — И я карикатурно изобразил готовность вернуться обратно в душ. — Таким жестом будешь на дороге голосовать, Кози! А сейчас — не мешай мне заморить червячка!

— Ржаной Алекс! Твой тост — первый! — вдруг оповестил меня Лесли, радостно барабаня пальцами по столу.

— Да вы издеваетесь?! — искренне удивился я. — А почему мой-то?

— Ты же русский, — прогудел Фуз и несколько обиженно добавил: — Мне вот они только помолчать предложили.

— Ла-а-адно, — с неохотой протянул я и принялся нагружать себе еду.

Пока мы по-очереди ходили в душ и освежались, а наша одежда проветривалась за окном ванной, Козетта умело использовала газовую горелку Лесли, чтобы разогреть всё то, что мы до этого жадно натаскали на стол.

В итоге перед нами были: консервированные камчатские крабы, примятые калиссонами чизбургеры, начос с соусом из сливок и сырной стружки, голландская маринованная селедка, головка пажского сыра, перетертый хрен с лимоном, ленточки копченых свиных ушей, соус моле из ста ингредиентов, внушительное ассорти из подрумяненных горелкой колбасок, квашеная капуста с брусникой, прохладные фрукты в вазочке, венский шницель с петрушкой, аппетитная «маленькая француженка»[43], шанхайские пельмени, невесть откуда взявшееся печенье на огуречном рассоле и многое другое, включая сладости, десерты и освежающие напитки.

Всё это изобилие, не первый день томившееся у Лесли в холодильниках, было любовно выложено Козеттой в башни и пищевые крепости. И пускай некоторые блюда были рассчитаны лишь на одного — мы всё равно были в гастрономическом восхищении.

Помимо этого, каждый из нас подобрал себе алкоголь по вкусу и флагу: Лесли — классический немецкий шнапс, Козетта — красное сухое вино из Франции, Фуз — редчайшее банановое пиво с родины, а я — привычную водку из России.

По-товарищески взяв покрытую инеем бутылку, я стал наполнять свою рюмку. Водка, обласканная минусовой температурой, полилась замедленно и тягуче. Рюмка сразу же запотела и покрылась испариной, словно от восторга. Довольно поежившись, я встал с ней и глубокомысленно посмотрел на налитую водку. Водка была чистейшей, безмятежной и спокойной — от нее веяло льдом русских зим и духом заснеженных просторов русских глубинок.

Фуз бодро вскочил за мной следом, сделал два приседания, едва не ударившись подбородком об закуски, вскинул свой бокал янтарного пива и выжидательно замер, как собачка на учениях. Лесли хихикнул и тоже поднялся, аккуратно держа вытянутую рюмочку со шнапсом двумя пальцами. Только Козетта вредно осталась на своем месте с полным бокалом вина, явно пользуясь положением единственной дамы.

И дубоватый Фуз, и помешанный на заговорах Лесли, и язвительная Козетта — все они, к моему недоумению, ожидали от меня какой-то русско-народной застольной мудрости.

Хмыкнув, я с чувством сказал:

— Будем! — и залпом выпил.

Ледяной водочный комок обжигающе скользнул по моему пищеводу в пустой желудок. Я удовлетворенно крякнул, сел обратно, взял горсть квашенной капусты и со скрипучим хрустом закусил. Мир сразу же стал чуточку душевней, а нервная система — признательней.

— О-ля-ля! «Краткость — сестра таланта»[44], да, Алекс? — ехидно поинтересовалась Козетта, делая элегантный глоток вина. — Видимо, в школе ты прогуливал обязательный русско-застольный, м-м?

Только Лесли был доволен — он бодро выпил и радостно сел на свое место, — тогда как Фуз беспомощно посмотрел сначала на него, а потом на морщившуюся Козетту.

— Я думал, русские — мастера говорить тосты! — растерянно протянул Фуз.

— Только когда мы сами этого хотим, — отмахнулся я, смакуя оставшееся после водки и капусты послевкусие. — Хочешь развлечений, Фуз? Тогда можешь продемонстрировать свой чрезвычайно опасный и сложнейший трюк с кукурузными палочками и ноздрями, который ты так усердно рекламировал на допросе! Что, нет? Так и думал.

Смутившись, Фуз могучим залпом осушил свой бокал пива, гулко сел и тоже принялся за еду.

Следующие несколько минут мы в молчании чавкали, хрустели, отдувались, наливали еще, прели от выпитого и одобрительно мычали. Спустя какое-то время по нашим лицам разлилось сытое и глуповатое блаженство, помноженное нашими усилиями на крепость употребляемого алкоголя. Даже Фуз, старательно избегавший мясного и мучного, выглядел довольным.

Неожиданно благодушную тишину нарушил икнувший Лесли: он вынул откуда-то дневники и со злобным хихиканьем потряс ими над своей вспотевшей залысиной.

— Вот подлинная история «страны — величайшего эксперимента»! — обвиняюще воскликнул он, убирая дневники обратно. — «Град на холме» — просто инкубатор для «союзных инопланетных организмов»! И какое теперь будет оправдание для американского экспансионизма?!

— А никакого! — усмехнулся я, пытаясь поддеть вилкой брусничку. — Его-то и раньше никогда не было!

— «Отрицание американской исключительности означает по сути отрицание сердца и души этого народа»[45], — напыщенно процитировал Фуз, помахивая мясом краба. — Третий Рим, Мулунгу мне в зад!