Виват, гардемарины!

Алеша, лежа на полу, пытался отодрать от себя собаку. Рукоятью пистолета Саша оглушил огромного пса. Оба кинулись к выходу.

По двору метались слуги, всполошившиеся от криков и стрельбы. Возле крыльца стояла запряженная телега с дровами. Друзья вскочили на нее.

— Но-о-о-о!!! — завопил Саша и стегнул лошадей.

Алеша, напрягшись, свалил поленницу в снег. Лошади, почувствовав облегчение, рванулись с места.

Слуги шарахнулись по сторонам, пропустив беглецов.

Телега вырвалась за ворота и помчалась по улицам Цербста, пугая ранних прохожих.

Карета катилась лесом. Никита смотрел в окошко на мелькавшие елки.

Неожиданно за крутым поворотом Никита увидел неподвижную карету.

Гаврила резко придержал лошадь. Никита вышел. Сквозь заснеженные хвойные ветки они разглядели графиню Рейнбек и Фике, стоявших около своей кареты.

Высокие сугробы вдоль дороги были истоптаны, снег забрызган кровью. Тут же валялось выломанное колесо, какие-то обрывки бумаги и материи шуршали на ветру. Ничком в сугробе лежал мужчина в разорванной одежде, другой с трудом влезал в карету графини. Кучер ему помогал. За фигурой кучера не удавалось разглядеть лицо потерпевшего, но было слышно, как он стонал.

— Нападение, — с тревогой прошептал Никита.

— Успокойтесь, князь, — не на наших. Тревожно мне, Никита Григорьевич. Вернемся назад от греха… Вечно вы ввязываетесь!

— Помолчи! Женщинам грозит опасность. Да любой уважающий себя мужчина…

— Охота пуще неволи, — промямлил Гаврила.

— Ну при чем здесь Фике? — взорвался Никита. — Даже если бы это случилось не с ней, с кем угодно, я все равно помог бы потерпевшим.

— Кто не просит, тому не подают.

— И потом, грешно упускать такой случай, — отмахнулся Никита от слуги. — Он послан мне самой фортуной!

Никита прыгнул в карету и подъехал к злополучному месту.

— Сударыня, могу я предложить вам свою помощь? — Он поклонился Иоганне.

Фике встретилась глазами с Никитой и заговорщицки улыбнулась, пряча лицо в муфту.

— Можете, сударь! — воскликнула мать, оглядываясь на его карету.

— Мой экипаж к вашим услугам.

— Я пересяду, маменька! — обрадовалась дочь. — В нашей карете тесно.

Фике рванулась к карете Никиты, но мать удержала ее.

— Веди себя прилично! — прошипела она ей в ухо и больно ущипнула, потом обратилась к горничной: — Шенк… пересядьте в экипаж этого любезного юноши. Вы будете охранять нас, — милостиво позволила она Никите.

— Рад служить вам, сударыни. — Он помог герцогине сесть в карету.

— Это ужасно… кровь. — Она старалась не смотреть на лежавшего на снегу человека. — Убитый… Мое сердце не в силах выдержать, оно разорвется.

— Мужайтесь, сударыня, — прошептал Никита, видя такую чувствительность, и протянул руку Фике.

Девушка шагнула на ступеньку и насмешливым шепотом произнесла:

— У нас у всех достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего. Не волнуйтесь за маменьку. — В глазах ее застыли слезы.

Обе кареты отъехали от злополучного места. Когда они скрылись за поворотом, лежавший в снегу мужчина поднял голову и негромко свистнул. Из лесу ответили таким же свистом.

Карета Иоганны.

К Брильи — это его внесли в карету — возвращалось сознание. Иоганна отерла платком оцарапанный лоб шевалье. Он открыл глаза.

— О Боже, где я? Я вижу перед собой ангела!

— Ему уже лучше, — сообщила Иоганна дочери.

Та оторвала глаза, полные слез, от книги, скользнула по шевалье взглядом и отвернулась к окну, ища глазами кибитку Никиты.

— Кто вы, сударь? — Материнским жестом Иоганна провела рукой по его волосам.

— Всего лишь вояжер, сударыня. Я рискнул путешествовать без охраны и поплатился за это. Граф де Моден-Эгильон к вашим услугам.

— О! Я была представлена в Париже мадам де Эгильон. Она ведь в родстве с вашим министром?

— И с королевой, — важно сказал Брильи. — Графиня де Эгильон — моя тетка.

— Графиня Рейнбек с дочерью. — Иоганна с улыбкой поклонилась.

— С дочерью? Вы смеетесь надо мной! — Он был потрясен. — Я думал, что вы сестры… Как прелестна ваша дочь!

В голосе Брильи было столько искреннего восхищения, что Фике подняла на него из-за книги заплаканное личико.

— Что вы читаете, прекрасное дитя?

Фике показала обложку.

— Ларошфуко, — прочитал де Брильи. — Я польщен. И чему учит вас этот великий француз, философ и насмешник?

— «Истинная любовь — одна, а подделок под нее тысячи», — неторопливо прочитала Фике, захлопнула книгу и шмыгнула носом.

— О, вы унаследовали не только красоту и доброту вашей матери, но и ее ум! — продолжал де Брильи. Потрясенный, он не мог оторвать взгляд от юной красавицы. — Вот когда сожалеешь о прожитых годах… — Он взял ее руку, нежно погладил, давая понять, что хочет поцеловать, но не решается.

Фике понравились комплименты, и она улыбаясь смотрела на него, ожидая, что будет дальше.

— Моя дочь еще ребенок, — с педагогической ноткой в голосе сказала Иоганна, мягко высвобождая руку Фике. Брильи сразу переключился на мать.

— Могу ли я спросить, куда вы держите путь?

— В Потсдам. До масленицы мы пробудем в Берлине, а там… Я убеждена, что все делается по воле провидения. Оно поведет нас за собой.