Виза на смерть

— Откуда ты знаешь? Может быть, как раз смотрят. Они ведь одни, им тяжело…

— Ладно, Татка, не мучай меня. Послезавтра я переберусь к ним.

Татуся с облегчением вздохнула:

— Слава Богу, наконец-то… — и, спохватившись, тут же добавила: — Женька, я надеюсь, ты меня правильно…

— Татка, с ума сошла? Что с тобой? Что ты несешь? Ты сегодня вообще какая-то не такая. Краснеешь чего-то…

Татуся вскочила, взяла чайник, поставила его на стол и села сама.

— Я должна тебе кое в чем признаться… Гулин не виноват. Это я рассказала твоим, что мы были на телевидении.

— Ты?!

— Не сердись. Мне было так жалко твою маму и отца тоже… Я-то ведь знала, что он тут ни при чем, только не знала, как тебя в этом убедить…

— Татка, какое же ты дитя… — Женя встала и обняла ее. — Но краснеешь ты все равно не поэтому, а?

— Не говори ерунды, — рассердилась Татуся. — Тебе кофе или чай?

— Чай. Покрепче.

— Может, ты поешь?

— Нет, спасибо. Что вы меня все время кормите?

— Мне показалось, у тебя настроение чуть-чуть получше, вот я и…

— Знаешь, у меня будто камень с души свалился…

— Вот видишь! Я же говорила — надо мириться.

— А ты? Ты тоже какая-то другая, правда. По-моему, тебе понравился Гулин? Да?

— Женька, ты же меня знаешь. Я всегда заступаюсь за несправедливо обиженных, кто бы они ни были — негры, индейцы, менты…

Женя слегка усмехнулась.

— Тебе просто никогда не приходилось иметь дело с милицией.

— Возможно. Но, по-моему, Гулин не такой. Мне кажется, ему не безразлично то, чем он занимается и…

— Ладно, Татка, не будем спорить… Время покажет, — проговорила Женя и, сделав последний глоток, отодвинула от себя чашку.

8

Сказав Жене, что Мухин причастен к похищению ее ребенка, Гулин отчасти блефовал — сам он далеко ни в чем не был уверен. Он хорошо понимал, что сама по себе формочка — даже если это действительно та самая, с которой в день похищения играла Маша Шрамкова, — ничего не доказывает и не объясняет. Если бы ее обнаружили у живого Мухина и спросили, откуда она у него, тот бы легко нашелся, что ответить. «Подобрал где-то во дворе. Зачем? Просто так. Вместо пепельницы». И возразить на это было бы нечего. Строго говоря, он действительно мог ее где-нибудь подобрать. Бинокль? Бинокль — предмет тоже вполне невинный, если, правда, не считать того, что из окна хорошо просматривается двор, детская площадка и подъезд, где живут Шрамковы. «А что, — сказал бы живой Мухин, — что тут такого? Я за голыми бабами подсматриваю — нельзя, что ли?» Да и диск с детской порнографией… Мало ли у кого в компьютерах стоят такие диски?.. Ни один прокурор не согласился бы дать санкцию на возбуждение уголовного дела на основании таких улик.

Однако во всем этом была одна странность: ни на формочке, ни на диске не было отпечатков пальцев. Предположить, что их уничтожил сам Мухин, — невозможно: зачем трудиться стирать отпечатки, когда проще и надежней уничтожить саму улику? Не означает ли это, что формочка и диск были Мухину подброшены и что, следовательно, Мухин — не преступник, а жертва? Если так, то прожженная фотография — ни при чем. Она-то уж точно не подброшена — на ней, кроме мухинских пальцев, ни других отпечатков, ни затертостей. Получается, что дыра на ней — случайность, и ни о какой мести говорить не приходится?..

Впрочем, Гулин не был склонен верить в случайности. Версия о том, что убийство Мухина — дело рук неудачно выбранного партнера, представлялась ему куда более убедительной.

На вопрос о том, кто в этом криминальном дуэте главный, Гулин отвечал — все-таки Мухин. К этой мысли его подводила запутанная история с самоубийством отца-бухгалтера и выжженная ненавистью физиономия Шрамкова-младшего. «Прожгли из мести, ребенка похитили из мести, к убийству Сапрыкина это имеет самое непосредственное отношение, хотя пока и непонятно, какое именно. И никаких случайностей тут нет». И чтобы попытаться прояснить ситуацию, он и отправился на встречу с Женей.

С Женей, увы, тоже все было непросто: Гулин, постоянно ощущавший на себе ее неприязненный, недоверчивый и даже гневный взгляд и не знавший, чем объяснялись ее недоверие и неприязнь, не слишком верил в ее желание сотрудничать. Ему казалось, что Женя скорее сама с риском для жизни кинется на поиски своего ребенка, чем станет откровенничать с никчемным и неудачливым ментом, каким он, по всей вероятности, был в ее глазах. Так и произошло — Женя, может, и могла дать ему ниточку, но не дала, не захотела. Что ж, думал Гулин, обижаться — не мужское дело, его дело — найти похищенного ребенка.

Оставалось работать с тем, что есть, и Гулин приступил к отработке мухинского окружения.