Византийская астрология. Наука между православием и магией

Относительную хронологию данных текстов трудно установить из-за отсутствия перекрестных ссылок. С самого начала кажется маловероятным, чтобы Глика написал эти письма после своей хроники, которая представляет собой обобщение его исследований и размышлений. Абсолютно негативное суждение об астрологии, выраженное в хронике, лучше всего вписывается в период, следующий за спором с Мануилом, тогда как амбивалентность, читающаяся в письмах, могла иметь место только до того, как он занял четкую позицию в споре, тем более что она согласуется с аргументом императора. Точки схождения между трактатом Мануила и ответом Глики Алипию настолько конкретны, что позволяют предположить использование одним текста другого. Поскольку невозможно, чтобы Глика повторял аргумент, который он только что опроверг или собирался опровергнуть, следует сделать вывод, что он, сознательно или нет, предоставил материал для аргументации Мануила либо во время их личного общения, либо через посредство некоего текста, например, своего письма Алипию, которое дошло до императора. В этой связи следует отметить тот участливый тон, который он берет в своем послании Мануилу тогда, когда не советует ему использовать тот или иной пример.

Таким образом, Глика изначально не был непримиримым врагом астрологии, каким он проявил себя впоследствии. Занимался ли он ей до того, как превратился в ревностного защитника Православия? Несмотря на его склонность умножать цитаты из Отцов, преуменьшая значение своих светских знаний, его творчество доказывает, что он обладал широким образованием, необходимым для занятийастрологией. Мы видели, как Глика без колебаний ссылается на Птолемея, выступая против императора. Рассказ о сотворении мира в его хронике полон отсылок к греческим философам, и сама протяженность этого рассказа, исключительная для всей византийской хронографии, выдает его довольно необычные научные интересы. И все же это наука человека, который привык подчинять ее библейским и святоотеческим текстам.

Что Глика пережил некое обращение, хорошо видно из биографической (или автобиографической) заметки, которая сопровождает собрание его светских трудов в рукописи Par. gr. 228[592]. Эта заметка разъясняет те обстоятельства, при которых автор написал две просительных поэмы императору. Едва грамматик Глика успел подать свою первую петицию против своего несправедливого тюремного заключения, как из Киликии пришел императорский приказ ослепить его. Он мужественно переносит свое горе без обид и отчаяния. Напротив, он благодарит Бога за свое уничижение: он избирает спокойствие и занимается чтением священных книг (ἡσυχίαν ἀσπάζεται καὶ βίβλοις ἱεροῖς ἐνασχόληται), однако снова обращается к императору, так как его только что обворовали соседи, и он просит о компенсации. Итак, его осудили за некое тяжкое преступление, которое заставило его погрузиться в богословие. Как грамматик, т. е. императорский секретарь, он занимался и другими вещами, менее спасительными для души.

Упоминание приказа из Киликии, где Мануил находился в 1158–1159 гг., позволяет предположить, что Глика был вовлечен в заговор Феодора Стиппиота, который был «раскрыт» в отсутствие императора[593]. Поскольку Стиппиота обвинили в том, что он, «как с треножника», предсказывал смену государя[594], то, вполне вероятно, подозрения пали и на Глику из-за его оккультных познаний. Эта вероятность сталабы несомненной, если бы нам удалось отождествить Михаила Глику с Михаилом Сикидитом, который фигурирует в труде Хониата как императорский грамматик, ослепленный за колдовство при Мануиле, и как инициатор христологических споров в конце столетия[595]. Несмотря на различие прозвищ, совпадения здесь примечательны, и идентичность двух этих персонажей, отвергнутая Крумбахером, была убедительно показана Отто Крестеном[596].