Византийская астрология. Наука между православием и магией

Вальсамон превосходит все византийских критиков астрологии, за исключением, возможно, монаха из обители Пантократора: у него отсутствует только обвинение в ереси. Его отказ от компромисса тем более поразителен, что он был самым большим «роялистом» из всех византийских канонистов. Он гораздо более благосклонен к императорской власти, чем Зонара, который тем не менее не осуждает астрономию вместе с астрологией. Комментарий Вальсамона берет свое начало в проекте, инициированном Мануилом: он чаще других дает обоснования императорских законов вопреки канонам; он оправдывает квази-священническую роль императора и его право вмешиваться в дела Церкви в качестве эпистемонарха. Известный эрудит, он, еще до того, как стать патриархом Антиохийским, был чиновником Константинопольского патриархата, занимая должность архивариуса (хартофилака), и решительно выступал против тенденции таких светских и монашеских кругов, как круг Глики, создавать особую духовность, независимую от контроля патриарха и епископов. Вероятно, он был одним из тех церковных деятелей, чьего одобрение искал Мануил, выступая в защиту астрологии. Поэтому можно лишь удивляться, что он не занял более примирительную позицию вместо того, чтобы высказаться против астрологии с такой же яростью, что и Глика. В любом случае зависимость от императора не обязательно приводила к необходимости придерживаться его взглядов: об этом свидетельствует монах из обители Пантократора — династического монастыря Комнинов, где Зодиак был изображен на полу кафоликона[611]. Позицию Вальсамона можно объяснить его профессиональным и интеллектуальным образованием: он не интересуется наукой, а как юрист следует гражданскому праву, не делая никакого различия между астрономией и астрологией. Кроме того, следует отметить, что его комментарий точно не датирован и что по крайней мере один из текстов, которые мы рассмотрели, был написан, вероятно, после смерти Мануила. Известно также, что Вальсамон позднее пересмотрел свое мнение по поводу еще одного шага, который был предпринят Мануилом и который он поддержал при жизни императора, — реформы запретов на брак между родственниками. Что дело обстояло точно так же и с астрологией, представляется тем более вероятным, что, по словам Хониата, Мануил отрекся от астрологии непосредственно перед своей смертью: «Но и касательно астрологии по настоянию патриарха он подписал некую краткую бумагу, обратившись к противоположному учению»[612].

Понятно, что те астрологи, которые переписывали трактат Мануила, пренебрегли памятью об этом отречении: во всяком случае, нет причин сомневаться в свидетельстве Хониата, близком по времени к самому событию. Мнение патриарха, в данном случае бывшего антиохийского монаха Феодосия, возможно, было не совсем типичным и не обязательно сложилось благодаря аргументам Глики. Но его настойчивость и покорность императора хорошо показывают, что амбивалентность взглядов подходила скорее к концу, чего и желал Глика, чем к той открытости, которой требовал Мануил. Амбивалентность продолжалась, пока хранилось молчание, но когда она обретала голос, он всегда был отрицательным. Астрологию терпели при условии, что она не претендовала на христианизацию.

Астрология на периферии византийского мира в XII в. Этот отказ Константинопольской Церкви от двусмысленности в отношении астрологии тем более примечателен, что в то же самое время совершенно противоположные тенденции проявляются на периферии византийского мира, а именно на тех территориях, которые империя потеряла к концу XI в. В Южной Италии Нектарий (около 1160–1235), игумен монастыря Сан-Никола-ди-Казоле близ Отранто, составил сборник трудов по астрологии и геомантике и составил, в виде предисловия, апологию астрологии, напоминающую апологию Мануила[613]. Этот Нектарий был вполне уважаемым церковным деятелем, который как переводчик и полемист сыграл важную роль в отношениях между греческой и римской Церквями после завоевания Константинополя. Не исключено, что астролого-геомантический текст был произведением его юности, выполненным тогда, когда будущий монах Нектарий был еще мирянином Николаем; тем не менее позже игумен не постыдился опубликовать его в одном томе со своими трактатами против евреев и латинян[614]. Константинопольский монах Михаил Глика поступил совершенно иначе, не сохранив в своих трудах никаких следов своего прежнего интереса к оккультным наукам.