Византийская астрология. Наука между православием и магией

Другой край византийского мира дает еще более яркий пример. Речь идет о главе одной из восточных Церквей, с которой император и патриарх Константинопольский вели важные переговоры еще в 1170 г. Католикос Нерсес Шнорали (1102–1173), возглавлявший с 1166 г. Армянскую Церковь, около 1160 г. написал поэму под названием «Небо и его великолепие». Он пространно (в 131 стихе) раскрывает тему прославления и откровения Творца через Его небесные деяния, а в длинном разделе, посвященном Зодиаку, оценивает на-уку астрологии[615]. Небо говорит так (стих 32f):

«Во мне находится славный город круглый,

окруженный двенадцатью башнями в форме живого существа.

Эти башни — остановки моих семи планет:

входя в них, они заранее влияют на будущее.

О некоторых из них знатоки говорят и обещают, что будет хорошо.

О других они говорят, что будет плохо.

Случается, что сказанное ими сбывается и происходит;

случается также, что их предсказания оказываются ложными и пустыми».

Далее объясняется, что люди ошибаются из-за своего нечистого ума, омраченного грехом, но что наука эта благая. Здесь мы находим как старые тезисы апологетики (звезды неодушевленны; именно Бог наделил их способностью указывать будущее; предсказание по их указаниям не имеет ничего общего с идолопоклонством), так и те, что появляются в Византии в XII в. (зло, предсказанное звездами, можно отвратить молитвой; наука наблюдения звезд заменяет благодать предвидения, которую Адам потерял из-за первородного греха). Нерсес даже превосходит греческих апологетов тем, что представляет астрологию не только как научную, но и как религиозную практику, которой можно овладеть, очистив очи разума дыханием Святого Духа (стих 52). Идея о том, что совершенная расшифровка небесного писания требует очищения аскезой, конечно, не нова: мы уже сталкивались с ней в христианском контексте у Хиросфакта. Но Нерсес представляет ее в очевидно более библейском ключе (стихи 67–70):

«Знай и это, мудрец и мыслитель:

Моисей и другие избранные также занимались этим:

изучали создания, весь смысл творения,

но не с помощью лживых басен,

а с истинным, ясным и чистым духом».

Так же и Павел пишет в послании к римлянам:

«Люди познали Бога через его творения».

Возможно, Мануил узнал об отношении Нерсеса к астрологии через императорского племянника Алексея Аксуха или философа магистра Феориана, которого Мануил отправлял к католикосу в 1170 и 1172 гг., чтобы обсудить примирение Армянской и Византийской Церквей[616]. Нет оснований предполагать влияние одного на другого, но вполне возможно, что Мануила утвердило в его мнении то, что он слышал о Нерсесе и о принятии им христианизированной астрологии. В любом случае вполне вероятно, что если бы об этом принятии было известно в Константинопольской Церкви, то противники астрологии нашли бы в этом еще одно доказательство ее противоречия Православию: ее одобряют иноземцы-еретики. Действительно, демарш Мануила в пользу астрологии можно сблизить с его открытостью для других конфессий и даже для других культур. Он искал догматического согласия не только с армянами, но и прежде всего с латинянами. Его латинофильство хорошо известно: оно проявилось, в частности, в его участии во франкских рыцарских турнирах, в его брачном законодательстве и в той благосклонности, которую он выказал двум братьям-интеллектуалам из Пизы, один из которых, Лев Тосканский, служил при нем переводчиком, а другой, Гуго Этериан, стал его близким советником в вопросах богословия. Ближе к концу жизни Мануил вызвал споры, пытаясь снискать расположение мусульман или, по крайней мере, сделать их обращение в христианство менее болезненным, изменив формулу отречения, которая позволила бы им отречься от Мухаммеда, не отрекаясь от Аллаха: другими словами, допускалось, что их Бог никто иной, как Бог христиан.