Византийские легенды

Тогда домашние старца вспомнили сказанные им слова: «У меня есть скрытое ото всех богатство». Получив его, праведник не забыл о божиих дарах, которые копили ему нетленное богатство, но, исполнившись благодарности, сказал родне своей: «Устроим и мы теперь богатый пир, чтобы принять царей со всем их синклитом». И вот, когда все для пиршества было по его приказу приготовлено, блаженный Филарет, встав рано поутру, собрал всех прокаженных, хромых, увечных, старцев и расслабленных, которых мог найти, — числом двести — и ведет в дом свой, говоря: «Приближается император вместе с патрикиями и всем синклитом, те же, кого мы ожидали, уже пришли». В доме поднялось великое смятение и замешательство, когда по знаку праведника вошли нищие и расположились кто за столом, кто на земле. И сам блаженный Филарет сел с ними. Глядя на это, некоторые из его домочадцев шепотом говорили: «Право, старец не забыл своего обычая, но в нашем теперешнем положении нам уже не грозит пойти по миру».　

Филарет приказал сыну своему Иоанну, императорскому спафарию,[272]и внукам прислуживать за столом. Когда гости отъели, Филарет созвал родных своих и говорит: «Вот богатство, что я вам посулил, бог вам даровал. Считаете ли вы меня еще своим должником? Может быть, почему- либо вы недовольны мной? Скажите». Они, вспомнив слова святого старца, заплакали, говоря: «Истинно, господин, ты все это предзнал; будучи праведным, ты праведно подавал милостыню, а мы, безумные, по безумию своему наносили обиды твоей святости. Но прости нас, если мы в чем погрешили перед богом и перед тобой». Они пали ему в ноги, Филарет же велел им встать и сказал: «Вот господь мой, который возвестил в святых евангельях своими устами, что воздаст любящим его сторицей,[273]воздал вам. Если же вы желаете унаследовать жизнь вечную, каждый из вас пусть уделит по десяти номисм[274] сидящим здесь братьям». Все с охотой сделали по слову его. Нищие получили от праведника дары и разошлись восвояси, благодаря его и молясь за милосердного к ним старца.　

Снова он сказал родным своим: «Если хотите выкупить мою долю императорского пожалования, каждый пусть сообразно ее цене заплатит мне за каждую вещь. Если же вы отказываетесь, я свою долю отдам нищим братьям, ибо с меня довольно зваться отцом императора». Они дали Филарету шестьдесят литр,[275] т. е. стоимость взятых ими даров. Это стало известно императорам и синклиту, и все радовались простоте этого мужа и его щедрости к нищим. Они жаловали праведнику много денег для раздачи. У блаженного был такой обычай: он не хотел давать просящему только номисму, сребреник или обол,[276] но особый слуга по имени Ликаст носил за ним три кошелька — один полный золота, второй — серебра, третий — оболов или лепт.[277] Кошельки были одинакового вида и размера, и, когда нищий просил милостыню, святой протягивал руку за кошельком, но не указывал, какой ему подать, потому что, по его словам: «Какой будет угодно богу, тот мне слуга и подаст. Господь ведь ведает сокровенное, меру бедности всякого и в чем он нуждается, и соответственно дает каждому, зная, что богатые, впав в нужду, часто по привычке ходят в роскошной одежде, но тем не менее голодают и нуждаются; есть и такие, кто прикидывается нищим и, имея в доме своем деньги, не оставляют прежних привычек бедности, носят лохмотья и ходят собирать подаяние. Это же зовется любостяжанием и поклонением золотому тельцу. Ибо все, что превышает потребность, — любостяжательство. Не со всех равно, но с каждого спросится той мерой, которой он получил от бога». Руководствуясь этим, святой по воле божией брал из кошелька золото, серебро или медь, и куда ему велел господь, туда тянулась рука его. Он клятвою заверял: «Часто я видел человека в роскошном хитоне и протягивал руку за кошельком, чтобы дать ему одну монету, потому что по одежде своей он не казался нищим, и сама собой рука моя тянулась, и я вынимал много монет, и давал ему. Равно при виде другого, одетого в старые лохмотья, запятнанные навозом, я протягивал руку, чтобы взять целую пригоршню монет, но вынимал лишь несколько». Так преславный Филарет постоянно творил милосердие, зная, что этим служит богу. Так он ревновал о том, чтобы унаследовать царствие небесное, и унаследовал его. Прожив во дворце четыре года, он не соглашался носить ни шелковых одежд, ни золотого пояса,[278] не принимал никакого высокого сана, кроме сана ипатика,[279] да и его по великим настояниям и просьбам императора с императрицей, и говорил: «С меня вполне достаточно одного — зваться дедом императрицы. Тот, на кого я уповал и в кого веровал, поднял меня, нищего, с земли и из грязи». Таково было смирение праведника, что он не желал слышать о другом имени или сане, кроме прежнего, Филарет Амнийский.