Византийские церкви и памятники Константинополя

Более оригинально, но вместе с тем крайне темно содержание второй по порядку мозаики (табл. 32), долженствующей изображать какое-либо из событий, относящихся к Рождеству Христа, так как она помещена между этим сюжетом и путешествием в Вифлеем. Слева, внутри ограды, за которой виднеются двухэтажные портики и экседры большого дворца, на кресле судьи восседает в пурпурной хламиде седой префект, держа в правой руке свиток; на голове префекта или правителя страны перистое украшение; по сторонам седалища стоят воины. Писец или секретарь записывает на развернутом свитке какие-либо показания, отбираемые от Иосифа и Марии, явившихся в сопровождении группы зрителей. Один из воинов, прикладывая руку к сердцу, должен изображать сочувствие св. Деве, которая стоит, по – видимому, молча в то время, как сам префект и один из зрителей выражают изумление, а Иосиф напрасно упрашивает ее объяснить префекту свои слова. Если эта сцена не представляет нам буквального воспроизведения факта записи Иосифа и Марии, при народной переписи в Вифлееме[351], то, скорей всего, должна быть отнесена в разряд сюжетов из Протоевангелия Иакова, относящихся к суду над Иосифом и Мариею по доносу писца Анны. Во всяком случае, мы имеем здесь пока единственный пример изображения этого неясного сюжета.

Третья мозаичная картина представляет Рождество Христово (таб. 33) в типическом переводе этого сюжета, хотя выработанном миниатюрами по церковной песне: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение», но сохраняющем все детали евангельских и апокрифических повествований[352]. Тип этот может быть сочтен в византийской иконографии наиболее удачным, (почему и передается в западном искусстве целиком до позднейшего времени под титлом: gloria in excelsis) по богатству мысли и поэтической концепции события. Как византийские миниатюристы, так и наша мозаика не забывает представить под видом дремлющего Иосифа наступившую ночь и покой в фигурах пастырей и овец их стада[353]. Быть может, благодаря установленности перевода, эта мозаика и сохранила наиболее изящества форм, сравнительно с другими, особенно с предыдущего сценою, в которой удлиненные пропорции тела доведены до крайности, отличающей собою эпоху XIII века.

Роспись наружного притвора сохранила, кроме этих мозаик, остатки других, напр. поклонения Волхов, а также несколько отдельных фигур святых, размещенных здесь по каймам перемычных арок. Типы этих святых, с большими белыми (серебряными) крестами в руках, ничем не отличаются от позднейших мозаик церкви св. Марка в Венеции; важнейшие между ними Георгий и Андроник, юные, кудрявые в княжеских облачениях с крестом и мечем в руках.

Особенно любопытно содержание фресок, которыми некогда был расписан весь придел или парекклисион (таб. 44) монастыря Спаса в Хоре, а стиль этих фресок получает важное значение в вопросе о переходе византийского искусства в Россию и на запад Европы. Как бы ни были обильны данные этого рода в других сферах византийского искусства, напр. в мозаиках, эмалях, миниатюрах, бронзах и пр., все же самые технические особенности этих производств препятствуют полному наглядному убеждению каждого в непосредственной близости византийских оригиналов и итальянских фресок XIII – XIV столетий. Между тем ранние византийские фрески представляют крайнюю редкость, и роспись придела Кахрие составляет счастливое исключение, как бы ни была она разрушена.

План фресковой росписи в приделе монастыря Хора