Византийское миссионерство

Важнейшим документом никейского миссионерства и уникальным памятником византийской миссии вообще является отчет епископа Феодора Аланского. В 1225 г.[875] Феодор прислал этот отчет никейскому патриарху Герману II. Данное послание написано невероятно запутанным языком, изобилует пустой риторикой, а реальные обстоятельства излагает весьма нечетко[876], но ничего лучшего у нас все равно нет, поэтому нам придется, набравшись терпения, распутать тугой клубок из намеков и аллюзий, составляющий большую часть этого документа.

Текст послания был составлен пастырем уже по возвращении в Никею — он сам пишет, что не решился бы сообщать обо всех обстоятельствах дела в письме (Alanicos, col. 404 D). В конце отчета составитель обращается к «братьям» с просьбой молиться за него — речь, видимо, идет о синоде никейских епископов. При этом сам Феодор жалуется на свое «светское» прошлое (Alanicos, col. 405 В) и признается, что пастырской деятельностью он раньше не занимался (Alanicos, col. 405 А). Причиной его путешествия в Аланию стало отсутствие там правильно поставленного епископа. Катастрофа 1204 г. вызвала сумятицу в окраинных диоцезах, так что, например, «в областях Боспора, Херсона и Сугдофулл тамошние правители не принимали епископов, рукоположенных и посланнных туда»[877]. Поначалу Феодор был преисполнен радужных иллюзий и считал свое призвание высоким — позднее вера в себя улетучилась под воздействием жизненной прозы. О том, что делалось в Алании, будущему епископу сообщил какой‑то человек, видимо, знакомый ему, но Феодор не поверил рассказу и даже «высокомерно обвинил рассказчика» (Alanicos, col. 404 С). Отсюда можно сделать осторожное предположение, что сам новоназначенный епископ был по происхождению алан; эта гипотеза подкрепляется тем фактом, что и он, и его отец постоянно обращают свою проповедь именно к аланам — не потому ли, что могли общаться с ними на их языке? Не это ли, кстати, имеет в виду Феодор, когда жалуется: «мой ум спутался, поскольку я должен был заново учиться по–варварски (μεταμανθάνειν τα βαρβαρικά)» (Alanicos, col. 389 В). Наконец, очень косвенным намеком на собственное варварское происхождение могут быть его слова: «Если я сделал недостойное, про. стите и наставьте: ведь я признаюсь в том, что и сам из числа обучаемых (τών μαθητευομένων είναι καθωμολόγησα)» (Alanicos, col. 408 С) — не исключено, что это аллюзия на знаменитый евангельский призыв «учите все народы». Но все это, конечно, очень шаткие аргументы, да и в любом случае Феодор чувствовал куда большую лояльность к греческой культуре, чем к своей «аланской крови».

По неизвестной причине поездка Феодора вызвала в Византии разноречивые суждения. Об этом можно заключить из следующей темной фразы: «Ныне лжепастыри (ψευδοποιμένες) осквернили вожделенный удел Христов. Я бы не поколебался заявить, что в местах пустынных и не орошаемых живой водою учения, и недоступных прекрасным стопам благовествующих (άβάτοις τοις τών εύαγγελιζομένων ώραίοις ποσί) цвел бутон веры, орошаемый лишь корнем первой проповеди (υπό της ρίζης του πρώτου κηρύγματος). От нее же и мы быстро (υφ’ ου τάχα καί ήμεις) воспламенились к любви. [Я говорю это], чтобы открыть то, что для многих сокрыто (απόρρητον έκκαλύψω), и несколько развернуть (υπαναπτύξω) причину этого моего путешествия, являющуюся предметом разноречий (άντιλεγομένην)» (Alanicos, col. 400 С). «Первой проповедью» Феодор мог назвать (метафорически) деятельность апостолов, отраженную в их апокрифических «хождениях», а мог и реальную проповедь византийцев в X в. — но в любом случае сам епископ не имел шансов «воспламениться» миссионерским жаром непосредственно от них. Строго говоря, эта фраза не позволяет даже утверждать, что Феодор родился в Алании — он мог вдохновиться апостольским примером и издалека. Но совсем остается непонятным, что уж такого тайного было в его поездке и почему она вызывала споры.