Вижу зелёный!

Толик, не отвечая, снял с вешалки куртку. Мать подошла к нему и положила руку на плечо.

—      Прошу тебя: никуда не ходи.

Было в ее голосе что-то такое тоскливо-умоляющее, что Толик крякнул и повесил куртку на место, а мать снова вернулась к столу и склонилась над вязанием. Он раза два прошелся по комнате. Заняться было нечем, да и не хотелось.

—      Телевизор, что ли, включить?

Мать не ответила. Толик включил телевизор. Какой-то милиционер, вернее всего, автоинспектор, рассказывал о правилах дорожного движения, обильно наполняя свой рассказ примерами дорожных нарушений по вине пешеходов и пьяных водителей. В другое время эта беседа, возможно, и заинтересовала бы Толика. Но сейчас... Угадывая невысказанное желание матери, он повернул выключатель. В комнате снова повисла тишина тревожного ожидания.

Звонок, хотя и ждали они его весь вечер, прозвучал неожиданно. Они одновременно поднялись из-за стола.

—      Подожди, я открою, — отстранила его мать и шагнула к двери.

Толик смотрел через ее плечо. Она открыла дверь — на лестничной площадке двое мужчин держали под руки обвисшее тело отца. Мать отступила в глубину прихожей. Они почти волоком затащили отца и опустили на пол. От всех троих смердяще тянуло устоявшимся спиртным запахом.

—      Вот, значит, — проговорил один из мужчин постарше, — принимай, хозяйка. Доставили мы, значит, твоего Николая в аккурате, целого и невредимого. А что выпимши немного, так это не беда. Проспится — протрезвеет.

Мать молча глядела куда-то мимо них, зябко кутаясь в накинутый на плечи платок. Потоптавшись на месте, тот же мужчина сказал:

—      Ну, значит, мы пошли.

А второй, помоложе, укоризненно добавил:

—      Ай и строга ты, хозяйка! Хоть бы спасибо сказала.

И снова мать промолчала. Оба мужчины взглянули на лежащего на полу, вышли на площадку и, покачиваясь, хватаясь за перила, стали медленно спускаться по лестнице.

Когда их шаги затихли внизу, мать хотела закрыть дверь. Но помешали ноги отца. Она ухватила его под мышки, приподняла, протянула, как набитый мешок, по полу и снова опустила. Потом перешагнула через него и захлопнула дверь. Сухо щелкнул автоматический замок.

Мать села на ящик для обуви, стоявший в прихожей, и печально глянула на отца. Тому, видимо, не очень удобно было лежать на животе, он пытался повернуться на бок и что-то пьяно бормотал, изо рта текла слюна.

Картина была настолько противная, что Толик даже заскрипел зубами. Мать поднялась с ящика и вздохнула.

—      Давай, сын, положим его на кровать.

Теперь уже Толик подхватил отца под мышки, а мать взялась за ноги. Наполовину неся, наполовину волоча, они дотащили потяжелевшее тело отца в спальную комнату и уложили на кровать. Мать расшнуровала ботинки и стянула их с ног отца.

—      Ну, теперь иди, спи, — сказала она сыну.

Толик молча взглянул на нее и не сдвинулся с места. Он не хотел оставить ее одну с пьяным отцом, и тому была причина. Последнее

время, напиваясь, отец часто устраивал скандалы.

—      Иди, иди, спит он, — успокоила мать Толика и, немного поколебавшись, добавила: — Я, наверное, сейчас к тебе приду.

Толик согласно кивнул, бросил последний взгляд на отца, лежавшего на кровати поверх одеяла, и пошел в свою комнату. Квартира у них была хоть и малогабаритная, но зато трехкомнатная, в типовом пятиэтажном доме, — отец получил по льготной очереди, когда работал прорабом в стройтресте. Толик помнит, с какой радостью вселялись они в эту квартиру и как он гордился тем, что у него своя, отдельная комната! Обстановка в ней была незамысловатая: диван, на ночь превращавшийся в кровать, письменный стол, полка с любимыми книгами. Толику нравился такой деловой стиль, и он небрежно порою ронял в разговоре с ребятами: «Мой кабинет».

Он разложил диван, постелил постель, снял с полки томик Джека Лондона «Белый клык» и лег поверх одеяла, не снимая синего тренировочного костюма, в котором всегда ходил дома. Но не читалось, и он отложил книгу. Мать пришла минут через двадцать, поставила раскладушку и, тоже не раздеваясь, легла. Оба молчали, думая каждый о своем, напряженно прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся из спальни. Уснуть им так и не удалось. Не прошло и часа, как раздался грохот — упало что-то тяжелое — и тут же донесся дикий крик отца:

— Нина!!!

Мать побледнела и поднялась. Поднялся и Толик.

—      Началось, — тоскливо прошептала мать.

Нетвердые, шаркающие шаги отца слышались теперь в большой комнате, столовой, как ее называли в семье Коваленковых. Вот он, видимо, налетел на стол и грубо выругался, потом его качнуло в другую сторону — налетел на сервант, раздался звон стекла, наверное, сшиб на пол цветочную вазу.

—      Нина! — снова раздался его дикий вопль.

Дверь от сильного толчка распахнулась, ручка ударилась в стену, посыпалась штукатурка. Отец стоял на пороге, пьяно покачиваясь и не сводя глаз с жены.

—      Спряталась... — он грязно выругался и шагнул к матери. Та испуганно подняла руки, ладонями вперед, словно отталкивая его.

—      Сына-то хоть постесняйся!