Визит

— Орехи поспели, уже осень, — возвестил Никон.

— Ну и что? — удивился Сивашко. — Что ж это за новость?

— А ты разве знал? — спросил Никон. — Ты давно это знал? А я только сегодня понял…

— Да что ж тут такого, — отвечал Сивашко, — конечно, я знал, что в сентябре наступает осень, а осенью поспевают орехи.

— Да нет! — возразил Никон. — Я ведь не спрашиваю, знаешь ли ты вообще, когда наступает осень и когда поспевают орехи, я спрашиваю, думал ли ты вот сейчас, что наступила осень и есть уже лесные орехи… Понимаешь, я хочу знать, не забыл ли ты случайно…

— Пожалуй, — согласился Сивашко. — Правду сказать, в этом году я совсем позабыл об этом…

— То-то и оно! — удовлетворенно проговорил Никон, радостно засмеялся и похлопал Сивашко по плечу. — Ну, пойдем, что ли, а? — доверительно обратился он к Сивашко.

— Куда? — удивился тот.

— Да за лесными же орехами, — чуть не кричал Никон. — Сегодня же после обеда, а?

— Ну, подожди, подожди, брат! Нельзя же так сразу, — отнекивался Сивашко. — Сегодня, пожалуй, и не выйдет…

— Ну, как же так!..

— Ну, просто не выйдет сегодня, — оправдывался Сивашко. — Как раз сегодня я обещался на мельницу… — Он даже покраснел.

— Ах так? — вздохнул Никон. — Будешь, значит, мельничихе помогать?

— Да надо…

— Мельник наверху, а ты с его дочерью внизу на вырубках или на соломе, так, что ли?

— Ну, не совсем так… — защищался Сивашко. — Я только упомянул мельницу, а ты уж чего только не нагородил!.. Мешки носить, будем, там столько работы, и надорваться недолго…

— Рассказывай! — смеется Никон. — Не бойся, не надорвешься. И как только представится возможность, то есть когда старик куда-нибудь выйдет, ты сразу же к Милушке присоседишься…

— Да ладно тебе, Никон, — прервал Сивашко, — сказал не пойду, значит, не пойду…

— Ладно, — огорчился Никон. — Пойду один.

Слышно только пчел. Они возятся в ульях, жужжат хором, гудят свою домашнюю мелодию и выполняют свой распорядок. Никон не раз задумывался над их жизнью, но чем больше задумывался, тем меньше понимал. Ему нравилась общность пчел, их совместная работа, общая мать, но еще больше общее настроение, мелодия, какие-то флюиды, их соединяющие, он даже сказать точно не мог, что это было, но чувствовал очень даже хорошо. Ему и самому, бывало, хотелось погрузиться в жизнь улья и включиться в круговорот, в котором он не предполагал нелепости — в жизни людей ее порождает глупость. В жизни пчел лучше всего ему казалась не предполагаемая и обусловленная ее пестрота и даже не яд жала, а мудрое стремление к достижению общей цели — меда, не говоря уже об общей гармонии жизни пчелиного сообщества. Никон загрустил от этих мыслей и так грустил до трех часов пополудни…

А в три часа, за полчаса до смены, с разрешения Сивашко он кончил работу и пошел домой. Собираться за орехами ему было недолго. Он обул сапоги на толстой подошве, надел свитер и непромокаемую куртку, взял рюкзак, в который поместится не менее трех кило орехов, и пошел напрямик через луга, пожни и картофельные поля к зарослям орешника над Вагом. До места оставалось еще минут пятнадцать, но Никон видел уже ореховые кусты. А пока пахучий дым горящей картофельной ботвы и печеных клубней ласкает его ноздри; пока ржаная, овсяная и ячменная пожня хрустит под его подошвами; пока Никон вдыхает запах осени. Он думает: «Как хорошо, что есть на свете леса и лесные орехи, как хорошо, что есть на свете дым от картофельной ботвы и печеной картошки, как хорошо, что есть на свете осень». Утреннюю пустоту его души наполнили эти чувства… И Никон счастлив, он шагает весело, он рад, что поступает так, как ему приятно, так, как он любит…

Как только Никон вошел в орешник, он почувствовал, что не один здесь. Что-то шуршало впереди, и Никон остановился в раздумье, он и рад был, что будет с кем перекинуться словом, и боялся, что орехов не хватит. У него возникло такое чувство, как однажды утром, когда побрился, намазался кремом, потом еще причесался и сказал себе: «Теперь хоть помереть».

Как только он углубился в орешник, обобрал несколько веток, он крикнул, чтобы дать знать о своем присутствии: «Ого-го-го!» Сразу же впереди отозвалась женщина. Он прибавил шагу, чтобы посмотреть, кто это…

Он почти бежал, так что сломал несколько молодых елок. Он шел по берегу вверх и взмок, даже ноги устали. Но уж очень хотелось ему знать, кто же еще собирает орехи.

— Ты, что ли, Барборка? — удивленно вскрикнул он, потому что ее встретить менее всего ожидал.

— А что такого, — смутилась она, — и для меня растут орехи.

— Да я ничего такого не думал, — сказал он.

— А что же ты думал?

— Я рад…

Он стал торопливо рвать орехи, потому что не знал, о чем еще говорить. Орехи радовали его. Их было много, хоть попадались и червивые. Он подтягивался, изо всех сил тянулся за ветками и часто не доставал, хотя и становился на носки. Тогда он пригибал к себе целую ветвь и освобождал ее от плодов. Он так увлекся, что и себя не помнил, а когда опомнился, заметил, что Барборка отошла или он далеко отошел…